Юмор

Губами он лениво бормочет: — Семнадцать, да две-двадцать четыре, да сорок пять — итого четырнадцать, отсюда вычитываем шесть, да семь — множимое получается 62. Он поднимает от бумажки голову и уверенно говорить: — 71 рубль. Ну, рубль я, как на первый раз, то отбрасываю. Пойдите-ка поищите подобный костюмчик. Я вам сорок рублей положу на это место. — Семьдесят рублей?! Что вы, голубчик!.. Да вот этот костюм, который на мне, — тридцать два рубля стоил! Костюм мой, конечно, стоил шестьдесят.…

Снова поднялся уже усевшийся в кресло американский посланник и отчеканил: — Чем вы нам можете служить? А тем, что мы просим вас принять во внимание наш протест против тех насилий над мирным населением и нарушений обычая войны, которые допускаются германской армией. — Да, да. Вы это уже говорили, хорошо. Протест ваш принят. А по какому делу вы осчастливили меня своим визитом? — Ах, ты. Господи! Да мы и пришли только за тем, чтобы заявить протест. — И больше ничего? — Ничего. Посидели…

Кажется — что такое Мышекишки, когда миллио ны бьются на доброй трети земного шара? Но нет: жалко распространителю печальных сведений расстаться со своими Мышекишками и носится он с ними до тех пор, пока уж и немцы давно отброшены, изрядно перед этим поколоченные. Встречаешь распространителя печальных сведений. Говоришь ему: — Вот вам и Мышекишки! Наши-то отбросили немцев на всех пунктах. Горькая улыбка освещает многозначительное, кое-что знающее, чего никто не знает — лицо. — Так-с,…

— Верно! Замечательно! — Пирамидально! — Тэк-с. Ну, и вот, скажу я, значит — и флот, и армия смешаны в сердце моем и они не тонут там и не крутят винтами, а просто моему сердцу дорого то и другое, который флот и которая армия! Желаю же, чтобы мое сердце и моя армия и мой флот бились в унисон, чего и вам желаю, господа штаб- и обер-офицеры. Hoch! — Ваше величество! Извините, что я утираю слезы при вас, но не могу! Какая мощь, какое огненное слово!.. — Нет, вам в самом деле понравилось, господа?…

Вильгельм : А платье у тебя где ж? Франц-Иосиф : Вот, что на мне-с. В чем успел из Вены выбежать… Вильгельм : Так ты куда бежишь-то теперь? Франц-Иосиф : А в Берлин, Геннадий Демьяныч!.. Вильгельм : В Берли-и-ин? Ну, брат, не советую. Нехорошо теперь там. Франц-Иосиф : Почему же нехорошо, Геннадий Демьяныч? Вильгельм: (угрюмо) Так, брат Аркашка… Немецкие императоры (с горькой усмешкой) уж и не имеют права жительства в Берлине!.. Дожили… Франц-Иосиф : А вы в Вену? Вильгельм:…

— Молодость? — Бутылку. А это кто, в клетчатом пальто с громадными пуговицами, в рыжем парике? Ах, эксцентрик! Заметь, у них уже есть свои освященные временем приемы, традиции и правила. Например — эксцентрик должен быть непременно в рыжем парике. Почему? Бог его знает! Но это хороший клоунский тон. Затем — появляясь на сцене, он никогда не сделает ни одного целесообразного поступка. Все его жесты и шаги должны быть явно бессмысленны, обратно-пропорциональны здравому смыслу. Чем бессмысленнее —…

Крутонов и Вострозубов удивленно переглянулись… — Зачем же ты это делал, чудак? — Чтоб подлизаться, господа, чтобы подлизаться. Пронюхал я, что собирает он марки, — хотя, и скрывал это тщательно старик! Пронюхал. А так как у него очищается место второго секретаря, то я и тово… Стал ему потаскивать редкие марочки. Подлизаюсь, думаю, a он меня и назначить секретарем! — Грех это, Мохнатых, — задумчиво опустив голову, сказал хозяин Крутонов. — Мы все работаем, служим честно, a ты — накося! С марочками…

— Что вы! Тут работы часа на два. — Ну, тогда, конечно, бросьте. Хе-хе… Сельдяевы не каждый день в Петроград приезжают. Верно? — Пойдем. Мы оделись и вышли. — Вот это Невский проспект, — сказал я приостановившись, чтобы полюбоваться на его ошеломленное лицо. Однако, лицо его было спокойно, как морской залив в тихое летнее воскресенье. — Невский?.. Так, так. Далеко тянется? — Верст десять! Я опять искоса взглянул на него. — Десять? Так. Но это в обе стороны? «Нет, — подумал…

— Благодарю вас, ничего. У вас что? перевод? — Да, знаете… Хотелось бы получить. Жена-то у меня живет в Кременчуге, ну, a мне тут и понадобились деньги. Я ей и пишу: «Лиза, дескать, вышли немного, чтобы»… — Хорошо, хорошо. Позвольте ваш перевод. — Вот он — видите. Тут и сумма обозначена, и число, и от кого, и что — все есть. Женаты? — Что? — Вы-то, я спрашиваю, женаты? Или в холостяках все еще маячите? Теперь как-то меньше стали жениться… — Паспорт с вами? — тоскливо спросил заведующий…

— Да. — Или время бы какое-нибудь назначили определенное. — Да. — Что это вы как будто чем то недовольны? — Нет. — Я замечаю, что вы в последнее время какой то нервный. — Да. — Я сама понимаю, что когда собираешься что-нибудь сделать, a тебе помешают — так теряешь наверное. — Да. — И, наверное, большей частью, без дела звонят? — О, да, да, Конечно. Действительно! — Не понимаю таких людей… — Да. Ну, до свиданья! — Всего хорошего. Завтра что делаете? — Нет. — Что «нет»?…

— Врешь ты все, дядя, — недовольно пробормотал охотник Стрекачев, вскидывая на плечо ружье и собираясь уходить. — Нам врать нельзя, возразил мужичонка. — За чем врать! За это тоже не похвалят. Баб обожаете? — Что? — Некоторые из нашего полу до удивления баб любят. — Ну? — Так вот я, можно сказать, по этой бабьей части. — Кого?!! — А это мы вам сейчас скажем — кого… Мужичонка вынул из-за пазухи серебряные часы, открыл их и, приблизив к глазам, погрузился в задумчивость… Долго что-то…

Шелестов засвистал какой-то неведомый мотив и принялся складывать из письма петуха. Когда это занятое ему надоело, он забросил петуха за диван и сладко потянулся. — Ты бы хотя адрес его заметил… — сказал Лошадятников. — Чей адрес? — Куропаткина. —  А на что он мне? — Положим. Ты бы одевался. Скоро девять. III. Прошла неделя. — Вам письмо, барин! Шелестов повернулся на кровати и прищурился на горничную. — Давай-ка его сюда. Да чего ты боишься? Подойди ближе. У горничной…

— Как же вы живете? — спросил я. — Какая же это жизнь, — простонал он. — Это мучение. Наморщив брови, он, с явным желанием ошеломить меня, сказал: — Представьте себе: вчера я должен был ехать к портному заказывать костюм! Так как я остался равнодушным, то он продолжал: — Да… заказывать костюм! Чтоб он лопнул по всем швам! Выбирать материю, подкладку, снимать мерку… Я не выразил ему никакого сочувствия. — Поднимите, говорить, руки! Снимите пиджак… Не горбитесь, вытяните ногу! А? Как…

Руки решительно затрудняли его: сначала он сложил их на коленях, непосредственно за тем перенес их на грудь и, в конце концов, подпер одной рукой бок, а другой стал обмахивать лицо, покрасневшее от уличного холода. — Вы, действительно, пишете стихи? — спросил я. желая ободрить его. — Пишу, — отвечал он надтреснутым голосом. — Только так, для себя… Этот человек трогал меня до слез своим жалостным видом. Я решительно недоумевал: зачем Еропегов притащил его? — Нет ты, брат, расскажи лучше анекдотик…

II. На службу Царапов опоздал. — Если хотите служить, — сказал ему желтый бородатый старили бухгалтера — то служите..! А не хотите — сделайте одолжение! На ваше место найдутся другие. Царапов, молча, повернулся к своей конторке и, развернув книгу, задумался. — Вот, — думал он, — бухгалтер… Если бы сейчас я был атаманом каких-нибудь разбойников, то приказал бы им поймать этого бухгалтера и привести его ко мне в какое-нибудь подземелье… Привязал бы его к столбу и стал бы над ним издеваться:…

Извозчик завел было разговор с седоками об околоточном, который неправильно записал его адрес, но седоки его не слушали, а говорили о своем. — Мы просмотрим программу и выпьем бутылочку бургундского… Ладно? — Ладно, милый. А ты помнишь, что я люблю бургундское? — Еще бы. Извозчик прекратил разговор об околоточном, покачал головой и прошептал: — Бурхунцкое… Поди ж ты! Подъехали к кафешантану, и номер 24345, получив плату, лениво затрусил к стоянке. III. В этот вечер больше никто…

- Хватит, поехали! - Как жаль! А здесь так хорошо и красиво, - уныло пролепетала фрау Заурих и покорно пошла за Штирлицем. - Красиво там, где есть тушенка, - пробурчал штандартенфюрер. - А есть она только в "Трех поросятах"... - В "Трех поросятах?" - Да... К вечеру там соберется веселая компания! ГЛАВА 2. СКАНДАЛ В "ТРЕХ ПОРОСЯТАХ" Полдень. Кабачок "Три поросенка". За одним из столиков - Геббельс и Борман. Пьяные в "доску". - Только Маркс - истинный диалектик! - орал…

Пpи слове "вложение" из кустов кубаpем выкатилась лохматая pыжеволосая девка и с загадочным выpажением на губах пpинялась одновpеменно объяснять и показывать публике, чем, куда и как следует оное вложение осуществлять. Публика кpичала и бpызгала пивом, веселые, беззаботные фидоpасы бегали по деpевьям и кидались дpуг в дpуга олежиками. Матеpые, жиpные, неповоpотливые фидошники важно кpутили усами и чистили плюсаметы. Гpемлин допил "Чеpтополох", ловко сунул велосипед в pюкзак и незаметно исчез…

… В тот день, как и следовало ожидать, из Сухуми нас не выпустили. Заночевали в небольшом абхазском домике на сваях. Всю ночь не переставая лил дождь. Мы долго не могли уснуть. Грачья Нерсесович рассказывал удивительные истории. Слушая его, трудно было угадать, где правда, а где вымысел, рожденный безудержной фантазией. Потом Грачья Нерсесович запел песню – протяжную песню, полную неутешной грусти – добрую песню старого араба. Закончив песню, мастер, не глядя на нас, сказал: – Не верите……

Сейчас я сожалею, что, совершая наши мысленные путешествия, мы не прибегли к услугам стенографистки: помнится, странствие по Италии вполне заслуживало увековечивания в виде книги, в особенности часть, сочиненная Брагдоном, — это была блестящая игра воображения, и я даже готов радоваться тому, что ему не привелось в реальности посетить те места, о которых он так красноречиво мне повествовал. Боюсь, действительность его бы разочаровала, особенно Венеция, представлявшаяся ему неким подобием плавучего…