Книга чародеяний

– Кстати, – внезапно сказал Свен. – Если сложить два и два, старшие маги определённой страны – это по большей части мы и есть. Не упрощает ли нашу задачу?

– Усложняет, – сдержанно возразила Вивиан. – Как видите, некоторые полагают, будто мы воспользуемся преимуществом книги недобросовестно.

Завязался спор о том, служат ли маги людям, а люди – магам, кто решал исход всех известных войн, как сильно влияют придворные знахари и ясновидцы на позднюю политику Габсбургов… Именно то, от чего Хартманн просил Армана воздерживаться. Арман не стал встревать и принялся слушать, и, пусть он готовился к этому, не ожидал такого уровня сложности: господин посол с ним не нянчился, но делал всё, чтобы донести нужные события и даты в нужном ему свете, а здесь… здесь были люди, обсуждающие то, что им между собой и так отлично известно, и вылавливать тонкости из подобной беседы – это и рядом не стояло с «уроками» Роберта. Арман не был дураком и имел некоторую предрасположенность к интеллектуальным занятиям, но он находился в чужом теле, испытывал неудобства и боль, следил за происходящим с точки зрения оборотня, так что надежды понять, о чём речь, у него было крайне мало.

Больше всего поражала история мадам дю Белле. Именно Вивиан, посредственная ведьма и упрямейшая из людей, соединившая свои слабенькие способности в гипнотическом воздействии с дипломатическими приёмами и личной силой воли, провела колдовскую Францию через последние десятилетия нескончаемых потрясений. Общалась ли она напрямую с военными колдунами, поддерживала ли устремления сменяющихся императоров и королей или в первую очередь блюла интересы магов, Арман не знал, но он уяснил главное: это знали все остальные, и они уважали и боялись Вивиан дю Белле. О своём отношении Хартманн умолчал, а по его запискам складывалось двойственное впечатление – нечто среднее между извечным любопытством и… нет, не завистью, но каким-то похожим чувством, идущим от его собственного сердца далеко мимо Вивиан. Что-то, что и привело его сюда сегодня, с тоской заключил Арман.

Как бы то ни было, для Армана подобные вещи оставались за пределами понимания: ещё совсем недавно он разделял убеждения той части колдовского сообщества – напомним, что в ней состояло большинство, – которой не было дела до глобальной политики, а в качестве исключений принимал только присягу Берингара и капризы Милоша. Если б Хартманн не выбрал его, он бы так и оставался в приятном неведении.

– Уважаемые господа послы, – звонкий голос старейшины по имени Моргана заставил всех притихнуть, а Армана-Хартманна – встрепенуться. Оказывается, он немного сполз в кресле, начав клевать носом: этого молодой оборотень не предусмотрел. – На сегодня, пожалуй, хватит. За короткий срок было сказано многое, осталось ещё десять раз подумать…

И ведь она даже не шутила. Жаль, что не выйдет взять книгу с наскока – Роберт и сам был не против, но всё же с сожалением признал, что гораздо безопаснее ввязаться в привычную тягомотину. Для начала.

– В самом деле, давайте продолжим завтра, – согласился пан Росицкий, сладко потягиваясь. – Засиделись мы с вами! Слов много, а смысла…

– А смысла ещё больше, – продолжил сэр Дерби. – Да-а, друзья мои, эти дебаты затянутся надолго…

Другие, кого Арман не отметил особо, тоже что-то говорили. Они больше участвовали в позднем политическом споре, а не в решении вопроса книги, и это было на руку – меньше соперников, меньше выбора… Старейшины выходили первыми, сопровождаемые Берингаром, у дверей их подхватил отдельный отряд. Внизу кто-то оберегал книгу чародеяний. Арман остался сидеть, ожидая, пока выйдет хотя бы половина: ему не хотелось напрягать ногу раньше срока и толкаться на пороге зала.

Он наблюдал, как покидают стол старшие маги: они устало переговаривались друг с другом и шутили, что сегодня обойдутся без лишних разговоров. Это значило, что старая тёплая компания не будет собираться после ужина, а сразу пойдёт спать, и Арман был до жути рад это слышать – в этот вечер он устал не как оборотень, а как человек, в чьей голове было слишком много противоречивых мыслей. Хольцер попрощался с ним одним и злобно утопал в свои покои, за ним проследовал какой-то австриец. За Вивиан увивались сразу два француза, поэтому она не смогла перекинуться словечком с Робертом, хотя и очень хотела. Пан Михаил и Чайома ушли вместе, а итальянский звездочёт всё порывался идти на крышу, но его удерживали, как могли – окоченеет дуралей.

– Господин посол, – совсем рядом раздался голос Милоша, и Арману не пришлось притворяться, чтобы выронить от испуга трость. – Хотите или нет, а в столь поздний час я вас провожу в любом случае.

– Проклятое пламя, простите мне мою вульгарность, – пролепетал Арман. – Напрочь забыл, что вы там стоите!.. Так и с ума сойти можно…

– И вы простите, – отозвался Милош, старательно изобразив раскаяние. – Так мы идём или нет?

– Гм, – пробормотал оборотень и пощупал опухшие к вечеру запястья. То, что на пороге маячил Берингар, ему не очень нравилось. Должен был уже уйти, однако стоит, ждёт… и вряд ли своих молодцов в погонах. – Да, идёмте, пожалуй.

Он осторожно поднялся из-за стола. Тело возмутилось, но смиренно приняло этот ход. Что ж… осталось в обморок не хлопнуться. По словам Роберта, это случалось крайне редко и от сильного переутомления, от коего он себя старательно берёг, и всё же для прятавшегося в чужом теле Армана привычные мелочи превращались в череду испытаний.

– Чего это ваш приятель стену подпирает? – лёгким и дружелюбным тоном поинтересовался Арман, опираясь на трость и следуя к выходу бок о бок с Милошем.

– Не знаю, – пожал плечами Милош. Арман не успел присмотреться к нему как следует, а теперь друг оказался спиной к огню, и его лица почти не было видно. Слушал ли он собрание или махнул рукой? Думал ли так же, как его отец? – Давайте спросим.

Спрашивать не стали – Берингар сам обратился к ним. Точнее, к Хартманну. Скользнув ничего не выражающим взглядом по Милошу, он слегка понизил голос и задал вопрос, правда, на немецком.

Арман спокойно встретил его взгляд. Нельзя сказать, что он не понял ни единого слова – какой-то общий вопрос о книге, о том, что произошло сегодня внизу, но ответить не мог никак, не имел права. Подтянуть язык до совершенства за такой краткий срок было невозможно. К счастью, на такой случай у них с Хартманном оказалось больше всего заготовок – оба подумали об этой проблеме в первую очередь.

– Молодой человек, – сказал Арман, устало опустив веки и потом снова поглядев на Берингара. Надо же, какие у них теперь похожие глаза. – Должен сказать, до сего момента ваше воспитание казалось мне почти безупречным, как бы я ни относился к вам лично, и всё же… Обращаться ко мне на родном языке, пусть и нашем общем, в самом сердце колдовской общины – дурной тон. Неужели отец не говорил вам, что в такой обстановке стоит беседовать на латыни даже тет-а-тет? Быть может, вы ещё помните заветы своей матушки?

Арман понимал, что сейчас он стремительно падает в глазах Берингара и поднимается в глазах Милоша: первого не могло не задеть упоминание родителей, а второй был только рад тому, что кто-то пресёк этот ужасный немецкий. В самом деле, Бер едва заметно напрягся, как всегда делал, когда сдерживал злость, а Милош отвернулся, виновато пряча свою ухмылку: ему было жаль старших Клозе, но как же не среагировать на такую отповедь!

– Вы совершенно правы, господин посол, – бесстрастно произнёс Берингар, не опуская глаз. – С моей стороны это была грубая ошибка, не буду сочинять себе оправданий. И всё же, вы могли бы ответить, если это вас не затруднит.

Вот теперь напрягся Арман. Сам вопрос его не смутил – он его почти понял, а вот то, что Берингар так настаивает… Либо из принципа не хочет повторять на латыни, либо, что гораздо хуже, подозревает Хартманна в чём-то, что потребовало языковой проверки. А по лицу и не разберёшь.

– Всё, что касается книги, находится в ведении старейшин, – слабо улыбнулся Арман. – Здесь прозвучали громкие слова о том, что я, дескать, хороший теоретик. Что ж… пожалуй, но всё-таки рано давать ответы на такие вопросы. Как я уже говорил мадам дю Белле, время покажет.