Книга чародеяний
Шрифт:
Развитие! Проклятое пламя, в последний момент вспомнил, что это «развитие» или что-то похожее, про рост, про изменения во времени… Удачно ответил, это подойдёт. Арман со смешанным чувством поймал себя на том, что ждёт совета настоящего Роберта так, словно Берингар – их общий враг.
– Благодарю, господин посол. Я только хотел услышать подтверждение своих подозрений, – сказал Берингар. – Не смею вас больше задерживать.
Арман устало попрощался и вышел, вслед за ним выскочил Милош, видимо, не желавший задерживаться после такого. Последние слова Бера Арману-Хартманну не понравились, с другой стороны, он не мог почуять неладное так скоро: чужое тело – чужие сигналы, магических следов – никаких, все глубоко внутри, а для этого следопыту пришлось бы залезть
– Ах, – вдруг сказал Арман. – Простите, я задумался. Вы что-то сказали?
– Нет, это не я, – откликнулся Милош, пропуская его перед собой в узком переходе. – Сородич мой на лестнице болтал, эхо донесло.
– Ясно… – и он непритворно вздохнул, поморщившись от боли в груди. – Помнится, я сегодня был с вами незаслуженно резок. Не знаю, что тут сказать, кроме банальных извинений, но когда здоровье подводит, всё труднее следить за собой… Вам, друг мой, не понять, и я очень надеюсь, что этого вы не поймёте как можно дольше.
– Что вы, – кажется, Милоша приятно удивили его слова. То ли извинения не ждал, то ли пожелания долго здравствовать. – Я так и подумал.
В роли стражника он был непривычно немногословен. Пользуясь характером своего посла, Арман с любопытством уставился на Милоша: такая знакомая физиономия, круглая и беззаботная, только взгляд теперь чисто отцовский – пан Михаил смотрел так же, когда уже не косил под дурачка, но ещё не шёл в атаку.
На мгновение Арман перенёсся в прошлое, туда, где они сидели за столом с Берингаром, Милошем, его отцом и братом и болтали обо всяких мелочах. Как же он тогда был счастлив, сам того не понимая! И как ему потом смотреть им в глаза? Он же сейчас врёт этим людям, врёт им в лицо, а они ему верят. Он сам добивается, чтобы они ему верили.
– Давайте-ка передохнём, – пробормотал Арман и прислонился к стене. Нога болела, дышалось с трудом, но в целом терпимо. Милош послушно остановился рядом, уже не пытаясь предлагать свою помощь. – Скажите, как вам… как вам собрание? Вы ведь слушали?
– Слушал, – Милош зачем-то оглянулся через плечо, на стоявших дальше в коридоре французов. – Никогда не думал, что соглашусь в чём-либо с господином Хольцером, но настроения его всецело разделяю, хотя, конечно, идти на попятную теперь – ужасно глупо. Да и не получится.
– А вы сами не хотели бы завладеть книгой? – полюбопытствовал Арман. – Пан Михаил как будто не желает.
– Да он прямо об этом говорит. Нет, господин посол, никому из моей семьи это не нужно, – вежливо, но решительно сказал Милош. – Не знаю, как остальные, а я так просто не хочу. Не по мне эта затея.
– Но ведь вы участвовали в создании книги.
– Верно, я бы и повторил, но не более того. Подскажите, – в его голосе послышалась знакомая ирония, – простой охранник имеет право обсуждать с вами такие вопросы? Что-то я в нашей инструкции недопонял.
– Я не видел вашей инструкции, – хмыкнул Арман совершенно по-посольски, – но вы как минимум не простой охранник, а наследник Росицких.
– Младший, – машинально сказал Милош.
– Неважно. Более того, как вы могли заметить, остальные тоже стоят и слушают… Как пажи королевские, честное слово. Сначала наговорят якобы в кругу своих, а потом… – Арман рассеянно заморгал и осёкся, словно сболтнул лишнего. – Ладно. Пойдёмте, чуть-чуть осталось.
Требовалось сорвать на ком-нибудь злость, вызванную собственной вынужденной подлостью, и заодно кое-что проверить. Господа послы между собой придерживались старомодного придворного такта, и всё же сплетен никто не отменял, а некоторые из них даже пытались изобразить тесную дружбу… Очень удачно им по пути попался Свен, и Арман непринуждённо сказал ему:
– Доброй ночи, Свен. Приятных снов.
Дальний родич, обычно храбрый и краснощёкий,
как-то дёрнулся и разом побледнел. Отлично, подумал Арман с несвойственным ему злорадством. Этот знает.До красной двери он еле дотащился, но всё же нашёл в себе силы попрощаться если не вежливо, то хотя бы в духе Хартманна: это было самым главным. Больше всего на свете ему хотелось смотреть под ноги, но Хартманн постоянно ловил чужие взгляды, вот и Арману пришлось снова смотреть на Милоша – не своими глазами… В комнате было тихо и темно. На этот раз оборотень не стал давать себе поблажки и садиться, а сразу прошёл в туалетную комнату.
Разговор с Хартманном будет завтра, осталась свободная ночь – и очередной выход на сцену. Арман ощупал своё родное лицо, посмотрелся в зеркало, с трудом вспомнил, кто он такой, и торопливо отошёл. Не стоит сейчас об этом думать, он и так… Голова кружилась сильнее прежнего, а собственное тело не насытилось за ужином, поэтому его ещё подташнивало от голода. В следующий раз придётся что-то с этим придумать. Арман ещё немного побродил по комнате, затем усталость взяла верх, и он забрался в постель, сразу же закрыв глаза.
Он быстро уснул, и сны были расслабляюще пустыми.
***
Нам известно, что читатель не любит, когда его утомляют сторонними материями и вставками, не имеющими отношения к основным событиям. Однако часть того, что читал Арман Гёльди при подготовке к обращению, может показаться весьма любопытной, как сказал бы господин посол. Приведём отрывок из автобиографических мемуаров Роберта Хартманна, поскольку его вы точно не встретите в трудах Тацита или трактатах Макиавелли.
…родился я в году 1776-ом в городе Киль. Мать моя, в девичестве Уна Ларсен, происходила из датских крепостных. Крестьянам тогда (впрочем, как и в любое другое время) жилось несладко: попытка отмены сего устоя привела лишь к усилению его же, аресты и наказания касались едва ли не каждой семьи, вдобавок общество оставалось религиозным, что противно любому магу, и не терпящим просвещения, что противно любому человеку, обладающему хотя бы зачатком разума. Увы, не могу сказать такого о своей матери – к знанию она никогда не стремилась, читать так и не выучилась до конца дней своих, что не мешало ей рассказывать детям сказки, услышанные когда-то от своей бабки. Господские дети, разумеется, считали это сказками, как и многие другие, но не такие, как мы: для нас были в одной цене Йольский Вэттэ и боевые колдуны с заговорёнными пулями, кровожадные вальравны и стихийные ведьмы, домашние духи ниссе и слепые ясновидцы. Конечно, чудовищ вроде Вэттэ я в жизни не встречал, но верил в них безоговорочно; слишком многое сбылось.
Уна, моя мать, как колдунья неплохо управлялась со стихией воды. Качество это немало способствовало тому, что хозяева относились к ней мягче, чем к остальным: в тамошних землях, особливо на островах, присмирить шторм или заманить рыбу в порванные сети – умения в высшей степени полезные. Когда я услышал в детстве о силах своей матери, был уверен, что буду так же ловить рыбу или, может, водить целые корабли. Я ошибался. Дело было не в рыбе и не в кораблях, а в воде: живая вода, пусть и не без исключений, охотнее послушает женщину, чем мужчину. Моё разочарование не было бы так велико, если б не отец, но тогда я этого ещё не понимал.
Теперь об отце. Людвиг Хартманн был, разумеется, военным магом: если моя история попадёт в руки чтеца, знакомого не понаслышке с колдовским корпусом прусской армии, он и вовсе сочтёт это уточнение излишним. Разумеется, акцент в этом подразделении делается на ведении боевых действий с применением магии, что весьма ценил наш тогдашний король-солдат, достаточно беспринципный для подобных диковинок (если б он, правда, осваивал их быстрее, мы бы не понесли таких потерь на Рейне; впрочем, это уже дело его потомков). Но я отвлёкся: дисциплина была для всех одинаковой, и неважно, каким способом ты обращаешься с оружием, умеешь ли вынюхивать колдунов в стане врага.