Книга чародеяний
Шрифт:
Всё вышесказанное сполна объясняет и отцовский нрав, и его высокие требования к окружающим. Больше всего на свете Людвиг хотел сильного сына, сына-воина, сына, который нагонит и превзойдёт его самого (не знаю, как он себе это представлял: потомок, стоящий на голову выше, обычно ущемляет гордость живого предка). Не могу сказать, что это всё мои додумки, так как слышал лично и не раз отцовские пожелания. Как читатель уже может догадаться, он был мною недоволен.
Не смею судить, каким хорошим Людвиг был офицером или колдуном, но как человек – не будем даже заикаться о родительской роли – он провалился с треском, и в первую очередь я имею в виду ограниченность ума, не позволявшую ни понять, ни перестроиться. Что ему требовалось понять:
Отступление: я не уверен, что слова «злость», «обида» или «зависть» в полной мере описывают наши чувства. Обычно всё несколько глубже, к тому же, чувства имеют неприятную привычку переплетаться между собой, не давая при том времени разобрать путаницу. Боюсь, мне не хватит слов, чтобы грамотно подать столь тонкие материи, но это не самое главное – в конце концов, из биографий люди сами делают выводы, далеко не всегда соответствующие что реальности, что задумке писца.
Итак, вернёмся к моему детству. Оно не было таким уж горьким, как не было и радостным, но для меня не представляет особого интереса этот фон; можно пожалеть мальчишку, не угодившего своему отцу, можно позавидовать юноше, избалованному любовью матери и лишённому необходимости – благодаря им обоим – бежать от людей, скрываться от войны или прятать свой дар. Все потрясения нас миновали, и сам я нюхнул пороху довольно поздно (не жалею об этом: получить первые впечатления о войне в зрелом возрасте – это благо, возможность оценить её трезво и непредвзято). В мире магов к нам относились неплохо, люди не беспокоили, разве что мать тосковала без большой воды, но она выбрала следовать за Людвигом всюду. Могло ли быть так, что именно этот выбор стал причиной её смерти? Я думаю, что да. Изучение магии как науки было убито в зародыше нашей церковью, но это тема для иного разговора.
Как я уже упоминал, Уна знала много сказок. Сначала их слушали датские дети, потом мы с сестрой (девочка младше меня на несколько лет, её звали Клотильда). Перейду сразу к главному: к тому, что умел я сам и как это связано с рассказами матери. Так вышло, что мой дар раскрылся не сразу. Пули я заговаривал из рук вон плохо, магических следов не чуял, в хрустальных шарах видел только своё отражение, а из будущего мог разве что погоду предсказать, и то случайно (в основном то были шторма: полагаю, отголоски влияния матери). О стихийной магии не шло и речи. Отец чем дальше, тем больше злился и не раз говорил, что предпочёл бы иметь другого сына. Однажды я спросил его без задней мысли: «Ты хотел бы другого сына или чтобы я стал другим человеком?». Мне казалось важным подчеркнуть эту разницу. Людвиг, впрочем, никакой разницы не уловил и предпочёл ответ попроще – затрещину, чтоб не умничал.
Странно, но даже тогда я воспринял это хладнокровно и почти отстранённо. (Не желаю превращать своё прошлое в слезливую трагедию: отец поднимал на меня руку не чаще, а то и реже, чем такое случалось в иных семьях.) Я свято верил, что однажды проснусь кем-нибудь вроде лесного духа, или речного, или домашнего; больше всего меня тянуло заделаться водяным – казалось более вероятным, ну а та моя половина, что невольно впитывала чаяния отца, всерьёз помышляла отправиться на поле боя есть трупы врагов, чтобы стать сильным-пресильным, и вот тогда-то… Всё это чушь: дар либо есть, либо его нет. У меня был, так сказал какой-то нюхач-следопыт, выписанный Людвигом из Берлина. Вопрос лишь в том, когда я пойму и обнаружу.
Вопреки всем ожиданиям, для этого пришлось не проснуться, а погрузиться в сон.
Я имею в виду не «заснуть». Впервые, если говорить об осознанном действии, это произошло, когда я присматривал за больной сестрой: ничего серьёзного, обычная простуда, но мать становилась всё печальнее и тревожнее, и её тоска по морю выражалась в мелочах, разных незначительных капризах. Так я был вынужден сидеть подле кровати Тильды, читать ей сказки, развлекать её, в то время как мог бы учиться сам или пытаться колдовать… Само собой, это бесило меня, но я был терпеливым отроком и умел ждать: ждать, вот моё умение, думал я иногда с мрачной иронией, когда ещё и слов-то таких не знал – «мрачная ирония». И вот в один прекрасный день Тильда заснула, а я очутился в её сне.
Каким-то образом, чтобы не сказать «чудом», я сразу понял, что происходит. Я знал это так же хорошо, как знала мать, каким жестом ей усмирить волну, а каким – подманить прилив; я видел свои возможности так же ясно, как отец – полёт заговорённой пули. Тильда спала, а за её сон отвечал я.
«Робби, что ты здесь делаешь?» – спросила она.
«Я тебе снюсь», – сказал я, абсолютно уверенный, что это так.
«Правда? Вот здорово!..»
И далее – в том же духе. Она была счастлива, а я напряжённо размышлял, что же с этим теперь делать. На Клотильде Ларсен-Хартманн я оттачивал своё мастерство едва ли не каждую ночь: я учился показывать ей сны. Поначалу это были скучные воспоминания, но Тильде нравилось возвращаться в наш старый дом. Потом я поднаторел в управлении своим разумом (и чужим, спящим) и отвёл её за руку во все наши любимые сказки. Родителям мы говорили, что Тильда ещё не до конца поправилась, потом врали, что она боится темноты – в общем, до последнего момента оттягивали тот час, когда мне придётся спать под замком в своей комнате.
В итоге это не имело никакого значения: оказалось, мне вовсе не обязательно находиться рядом со своей жертвой.
Слово «жертва» я употреблял в переносном смысле, хотя в ту пору уже изобретал разные способы применения своего дара. Животные, убедился я, снов не видят. Соседских мальчишек я знал недостаточно близко (вскоре эта проблема была решена, а на сегодняшний день, см. дату на обороте листа, мне достаточно единожды увидеть человека). Отец то ли совсем снов не видел, чугунная голова, то ли был чем-то защищён, а вот в сновидения матери я проник с лёгкостью – она обрадовалась, то ли увидев, то ли почувствовав меня (тогда я не контролировал своё состояние в чужих снах), и я показал ей родное северное море.
Уна была счастлива увидеть море во сне. На следующее утро она даже улыбалась. Недолго, правда, ведь наяву никакого моря не было, и через несколько лет она всё равно скончалась без видимых на то причин: сейчас я почти уверен, что к этому привела растрата дара, неиспользуемая колдовская сила. К сожалению, не могу привести никаких сведений, как часто она посещала шабаш ведьм и связаны ли эти факторы между собой – я этим попросту не интересовался.
А я продолжал учиться. Отец в конце концов узнал правду, и более недовольным я его в жизни не видел. Он говорил мне:
«Роберт, это самое бесполезное умение из всех, о каких я когда-либо слышал. Это не поможет тебе защититься от удара, не поможет одолеть врага, не поможет выиграть бой; проклятое пламя, да это даже не рыбная ловля! Сниться! Что такое – сниться?»
И так далее в том же духе. В конце концов он велел «переделать это» в навык гипнотического воздействия, что лишний раз подчёркивает мою правоту – мозги в голове старины Людвига если и водились, то по назначению не использовались. Переделать дар! Проще было сразу последовать за матерью. Нет, я знал, что он неправ; что гораздо важнее – я знал, что прав я. Буду. Когда смогу сниться так, как мне того хочется.