Книга чародеяний

До этого я лишь исполнял чужие пожелания: матери – море, Тильде – леса, полные эльфов и фей. Себе я, к сожалению, ничего показать не мог, только зря время тратил. Нужно ли мне бодрствовать, чтобы проникнуть в чужой сон? Да, ведь иначе я окажусь в своём и ничего не сделаю. (Может быть, я неправ, но я никогда не встречал таких же колдунов и не знаю, каковы правила нашей игры. Поэтому я вёл свою.) Итак, я был как тот добрый человечек из маминых, бабкиных и прабабкиных сказок, который показывал хорошим детям хорошие сны, а плохим не показывал ничего.

Во-первых, почему сразу ничего? Я с самого детства был уверен, что чёрный зонт Оле-Лукойе (в наших землях его называли так; зонт был то чёрным, то серым, то бесцветным) означает именно кошмары. Думаю, так оно и было, просто Уна смягчила свою версию для маленьких детей. Или, что вероятнее с учётом нижесказанного, второй зонт принадлежал вовсе не ему.

Во-вторых, у этого Оле был брат, и в зависимости от рассказчика звали его по-разному. Мать почти никогда не называла его правильно – «смертью», поэтому я в детстве и сказку-то понять не мог, будто из неё вырвали важный кусок. Потом понял. Нечто похожее, как я выяснил гораздо позже из книг, встречалось у самых разных народов: наши германские и славянские предки объясняли подобное колдовство кознями то ли богини, то ли демоницы Мары, а египтяне опасались некоего Сехакека. Последнему в первую очередь приписывались головные боли, но ночные кошмары также связывают с ним, во всяком случае, в тех текстах, которые я сумел найти. Как всегда, магический дар выдавался за божественную или демоническую силу, за персонификацию стихийной магии (любимое дело древних греков; у них же, к слову, бог сна являлся братом-близнецом бога смерти!), за самостоятельного злого духа, но это и неважно. Важно то, что способность показывать людям сны реальна и вдобавок стара как мир. А если то, что я по возвращении на родину матери услышал о «втором Оле», правда, то сон может принести смерть.

Важная заметка: злой сон (иногда «дурман») несколько отличается от того, что делаю я. Есть немало колдунов, способных на это, только они не управляют кошмарами – насылают дурное сновидение как данность, как состояние тела и духа, как порчу или проклятие, но его содержание полностью зависит от личных страхов жертвы. Я же показываю то, что хочу. Тильда каталась на единороге. Мать качалась в сырой рыбацкой лодке. Соседский парнишка всю ночь падал с лестницы, а потом ещё месяц опасался ступенек наяву (не надо было дразнить меня на улице). И я знал, что это не предел.

Ещё кое-что, просто позабавиться. Как же я был рад, когда понял, что мне вовсе не обязательно садиться человеку на грудь, пока он спит. Глупые верования! Полагаю, что подобный образ взялся из-за чувства удушья и тяжести, что появляется у спящих во время кошмара. Люди, лишённые колдовского дара, склонны преувеличивать и выдумывать всякую ерунду; а зря, ведь то, чего они боятся, чаще всего имеет точно такой же облик, как они сами.

Впрочем, демон Сехакек, у которого язык якобы находился в непристойном месте, в юные годы привёл меня в восторг. Это ж надо было додуматься!

Не буду слишком увлекаться магическими материями, впереди ещё много интересного. Две важные вещи напоследок. Во-первых, за то время, что я пытался найти свой дар и овладеть им, я перестал ставить колдовство на первое место, и в будущем эта установка ещё не раз поможет мне выжить и добиться расположения окружающих. Во-вторых, отец погиб при Вальми, на заре французского величия. Не могу сказать, что я сильно по нему скорбел.

***

В таком духе велись записки Хартманна, по крайней мере те, в которых он рассказывал о своей юности. Слишком многое требовалось сохранить в памяти, поэтому рассказчик то и дело отвлекался на собственные рассуждения, на сведения, которые он где-то у кого-то почерпнул, на зачатки эссе, далеко не всегда на тему магии… Магия интересовала Роберта исключительно в качестве полезного инструмента. Арману он говорил, что сильный маг – дополнение к своему дару, и это не противоречило его путаным суждениям на бумаге: тем, кому повезло меньше, приходится гораздо больше полагаться на собственные знания о жизни, чем на эдакий вечный источник силы, способный по щелчку изменить день на ночь.

Прежде таких умельцев было больше: мир ещё строился, человечество было наивней и с лёгкостью принимало помощь иных сил. Уже потом их стали превозносить и обожествлять, бояться и изгонять, и сами силы соответственно поредели – как количественно, так и качественно. К «новым» магическим силам Хартманн отнёс, например, общение с помощью зеркал, а в «безнадёжно устаревающие» без колебаний вписал всё, что связано со стихиями, с природой нашего мира: люди, лишённые дара, постепенно учились компенсировать этот недостаток. Своими силами, уж какие есть. Ветру – паруса, огню – лампы, не говоря уж о такой многообещающей штуке, как паровая машина.

В первый раз Арман продирался с трудом: текст казался ему жутко неудобным, а мысль автора – беспорядочно скачущей туда-сюда. После «если вкратце…» всякий раз следовало весьма длинное рассуждение, не менее важное, но откровенно отвлечённое от темы. К сожалению, ему нужно было всё это понять и запомнить, не говоря уж о дальнейшем применении, и оборотень вгрызся в эти буквы не хуже пса.

Утром следующего дня, выспавшийся и отдохнувший, он как раз перелистывал ранние главы. Роберт задерживался, и зеркало перед Арманом ничего не отражало.

– Доброе утро, – когда Хартманн наконец появился, он выглядел сонным и заранее недовольным. – Надеюсь, вы готовы отчитаться за вчерашний день.

Ничего дружелюбного, пусть и обманчиво, в его тоне не было; Арман пожал плечами и принялся рассказывать про первое совещание старших колдунов во всех подробностях. Он ещё не совершил обращение, поэтому рассказ дался проще – своим голосом и своими словами, не путаясь между «я сказал» или «вы сказали». Хартманн слушал молча, не перебивая и не давая никаких комментариев, но Арман знал, что он не отвлекается ни на что.

– Неплохо, – сказал он после паузы. За спиной посла, в окне берлинского дома, пролетела речная чайка, и Арман вспомнил о Лотте. – Примерно так, как мы с вами ожидали. Вообще единственный непредсказуемый элемент нашего с вами приключения – это сама книга; она ещё не показала, на что способна, и поэтому придётся подождать.

– Я полагал, вам это известно.

– Мне известно кое-что другое, – сухо сказал Хартманн, – поэтому вы здесь, но это не значит, что мне известно всё. Если мы сразу воспользуемся и доверием, и случаем, это покажется подозрительным.

Да, в этом он знал толк, подумал Арман. Вслух же спросил другое:

– Господин посол, с точки зрения формулировок… Вам всё-таки нужно получить книгу в свои руки или во владение Пруссии? На собрании говорили о том, что старшие маги, именно послы, как раз представляют свою страну. Это не одно и то же?

– Нет, – тут же ответил Хартманн. – Утверждение было бы верно, если б нам составляли компанию люди, к колдовскому сообществу не принадлежащие. Без них представительство не считается полным. Можете поиграть со словами, если сочтёте нужным, но владельцем должен стать один человек. То есть я.

«Или я», подумал Арман и с трудом сдержал смех. У него было подозрительно хорошее настроение; он знал, что скоро это кончится, но, видимо, что-то выдало его.

– Радуетесь жизни? – Роберт соизволил улыбнуться, и лучше бы он этого не делал. – Счастлив за вас. Полагаю, вы отменно выспались, не то что некоторые.

Радость улетучилась, как и нелепое желание смеяться.

– Так это вы?..

– Ну конечно, – тоном нетерпеливого учителя ответил посол. – А вы думали, сами по себе избавились от кошмаров? Ну-ну… Знаете, что я терпеть не могу? Добрые, хорошие, исцеляющие сны. Не потому что я такой злой человек, хотя об этом у вас наверняка имеется своё мнение… Такого рода сны отнимают немало сил, знаете ли. В молодости это не ощущалось так остро…