Ненавистная любовь и любимая служба в XIX веке

Проще говоря, для него Анюта почти полностью виновна. Конечно, подгонять под оную концепцию следственные факты не стоит. Если появятся объективные доказательства, показывающие невиновность Ковалевой, он немедленно изменит и свою концепцию. Только вот это вряд ли. Слишком хорошо и четко выстроились факты, доказывающее вину служанки. Весь многолетний опыт следователя ему показывал — это Анюта.

А вот дальше остались моральные терзания самого князя. Ну додавит он ее на очередном допросе, потом арестует. А дальше что? Девчонка молодая, пользуется тем, что весьма смазливая и мужчины от нее тают. Думает она чем угодно, но только не головой. В тюрьме же она погибнет, или, что еще хуже, ее замучают. Изнасилуют, сексуально принудят, сделают проституткой, воровкой. Примеров масса даже в XXI веке с его просвещенным гуманизмом и человеколюбием. А уж в грубом XIX веке, скорее всего, даже до тюрьмы не довезут, испоганят.

Те же клятые жандармы, до клубнички довольно-таки охочие. М-да-а! Вот ведь. И все он виноват, следователь его императорского величества. Хотелось головой постучать об стенку, пожаловаться затхлой атмосфере XIX века.

Выход в этом, казалось бы, безвыходном положении нашелся легко и в этом же дворцом коридоре. Назывался он великой княгиней Марией Николаевной, которая являлась одновременно дочерью императора России Николая I и любовницей, нет, просто хорошей знакомой ведущего это дело светлейшего князя Долгорукого.

Ведь в советское время (ХХ век) было такой юридический казус — братьна поруки преступников с небольшой виной. И ведь ничего, работало. Только без хрущевских перегибов, конечно. На поруки брали мелких хулиганов и воришек, не рецидивистов. Защищали от тлетворного влияния злостных уголовников.

Хотя случай с Ковалевой был, пожалуй, из другой оперы. В XXI веке он бы даже пытаться не стал. А в XIX жалко стало!

— Вот ваше императорское высочество Мария Николаевна, тут такое дело, — ответил он на ее вопрос глазами, — я бы сказал так — виновность Анюты доказана примерно девять долей из десяти. Конечно, она пытается обмануть, лжет напропалую, пытается использовать всякие женские штучки, — Константин Николаевич едва было не сказал о своей старости, но вовремя остановился, понимая, что старость в его двадцать примерно пять дет даже с учетом той эпохи прозвучит диковато.

Вместо этого, пользуясь безлюдностью коридора, он прямо здесь ее поцеловал. Крепко, в засос. И она, вопреки обычаю, не стала попрекать, дескать, коридор не место для поцелуев, ведь она великая княгиня, а не девка из простонародья. Не засмущалась в столь откровенных признаках плотской любви.

Наоборот, сама прижалась к нему, положив руки на плечи. Спросила смущенно:

— Я сегодня вела в столовой слишком нагло, да? Ты ведь на меня не обижаешься?

А-а, вот, наконец, сказалось воспитание XIX века, когда барышни и молодые женщин должны быть жеманны и смущены, пассивно во всем ожидая инициатив мужчины.

В столовой Мария, «избалованная» ролью старшего ребенка императора, который, хочешь — не хочешь, а приходилось активничать без оглядки на пол, выступала, скорее, как эмансипированная женщина XXI века.

В коридоре ее отпустило, она стала робка, сконфужена, поглядывала виновато на умного мужчину. Князь ее не винил и не собирался сердиться. Он еще раз с удовольствием расцеловал в ее алые ланиты, отодвинул, чтобы полюбоваться и, наконец, сказал:

— Милая, я совсем не злюсь на тебя. И вот моя в том порука: я хочу с тобой посоветоваться на счет Анюты Ковалевой и жду твоей активной деятельности в ее судьбе.

Мария удивленно посмотрела на него своими чудесными глазами, немного подумала, спросила:

— А она точно виновата?

Константин Николаевич в ответ лишь хохотнул, показывая всю наивность своей девушки, пояснил:

— Будучи не официально, я скажу так — виновность Ковалевой уже даже доказывать не надо, опытному следователю она видна сразу.

— Да? — удивилась Мария, — так скажи, я же не опытный следователь! Мне совершенно непонятно, но интересно!

— Хорошо, скажу, — согласился князь, — только пройдем куда-нибудь, а то здесь уже много людей.

В коридоре действительно уже то и дело проходили слуги со своими хозяйственными заботами. Они откровенно поглядывали на эту молодую парочку, выяснявшие свои отношения на виду у всех. Даже Мария Николаевна поеживалась от их жгучих взглядов, не говоря уже о Константине Николаевиче.

— Пойдем ко мне? — предложила она. И там, в небольшом женском будуаре, который он редко посещала со времен сладкого знакомства, они и обсудили детали. И вот опять и даже венчание и наличие жены не останавливает.

Заговорили. Великая княгиня поначалу относилась к своей служанке настороженно. Мало ли что Костя сказал, что она виновна. Исправит, как любая женщина перед мужчиной. Судя по тому, как она в него стреляла глазками, Анюта и не против.

От таких мыслей она снова краснела, но не столько от стыда, сколько от гнева. Как она смеет! Как он смеет!

Но по мере слов князя, она уже понимала, что об их любовной интрижке речь, вообще-то, не идет. Конечно, эта потаску… эта незамужняя девица все одно бросится на чью-нибудь мужскую шею. Не княжескую, так другую. Ну и пусть, великая княгиня, что здесь во дворце должна сторожить всех мужчин?

А уж когда любимый, но очень умный Константин Николаевич разъяснил, что Анюта Ковалева предстает для них уже в качестве уже подследственной и от нее просят лишь помочь подобрать наказание, Мария удивилась и задумалась.

Обычно после судебного процесса и обвинительного акта подследственные, в зависимости от вины, отправляются на тяжелую каторгу или не в менее трудную ссылку. Есть даже специальные женские каторги. Там легче, хотя наказание есть наказание.

Великая княгиня, поняв, что она ей не соперница, стала к Анюте куда милосердие и только содрогнулась, представив, что эта девушка, милое и домашнее, в общем-то, существо, окажется среди грабительниц и женщин легкого поведения. Ужас! Она бы лучше повесилась, чем так жить.

Конечно, имеющая у Марии информация была несколько не верна, ведь Константин Николаевич давал ей примеры из тюремной жизни XXI века, не вспоминая о времени. Но сам он понимал, что реальность XIX века очень может быть еще грубее и жестче. Поэтому ничуть не дрогнул, проводя такую подмену.

— И что ты хочешь, милый, отказаться для нее от наказания? — вопросительно посмотрела Мария на мужа.

— Ни в коем случае! — категорически отказался потомственный полицейский чин нескольких веков и эпох, — любой вор должен быть наказан, ибо правосудие твоего отца суровое, но справедливое, — Константин Николаевич помолчал, собираясь с мыслями, и продолжил, — однако, наказание — наказанию рознь, оно должно отличаться. Ведь одно дело матерый уголовник, которого уже ни что не исправит, а другое — юная девочка, нежный чудесный лепесток.

— Так! — вновь насторожилась Мария, чувствуя, что за этого мужчину она будет драться до конца, даже за косы станет таскать соперниц.

Константин Николаевич понял Марию Николаевну и, чтобы успокоить ее и сделать добрее к Анюте, сказал:

— Надо предложить ей менее жесткие альтернативы.

Первое. Выйти замуж, родить детей и больше никогда не встречаться со знакомыми бандитами.

Второе. Пять лет каторги, а если выживет — бессрочная ссылка.

— Как вы суровы, милый мой! — шутливо ужаснулась Мария. Главное она услышала — замуж за кого-то мужчину или в Сибирь. Князь на нее не рассчитывает. Как ее за это не пожалеть!