Пассажиры империала

Жизнь Паскаля круто изменилась, он уже не был одинок на свете. Теперь ему было с кем поговорить. Ивонна жила в Пасси, в пансионе для дам. Паскаль не мог её там навещать, но он привёл её к себе домой; госпожа Меркадье встретила Ивонну неприветливо, ибо терпеть не могла показывать картину своего социального унижения тем, кто знал её во времена былого её блеска, а вдобавок при виде Ивонны ей вспомнился Сентвиль и эта тварь, — как её фамилия-то? Пайясон… Пейерон… Такая распутница! Кроме того, Ивонна была бедна, а обедневшая Полетта ненавидела бедных. Тем не менее на Мэнском проспекте настроили пианино, и теперь его существование там получило смысл, так же, как и возвращение Паскаля домой после утомительной работы. Мать ему не мешала, — услышав звуки музыки, она надевала шляпку и отправлялась побегать по магазинам, бормоча себе под нос, что у неё скоро лопнут барабанные перепонки; право, как будто вернулись времена знакомства с Мейером, Паскаль весь пошёл в отца!

Голубоглазая Ивонна с влажным взором, белокурая Ивонна с косами, светлыми как юность, всё больше поддавалась чарам любовной песни, звеневшей в её душе, нежного романса, который пели все её мечты, все прочитанные книги о любви, все волны музыки, замирающей, когда уж сердце выдержать её не может. В глазах Ивонны тайны сентвильских игр с Паскалем, неловкие детские ласки, как ни были они невинны, навсегда связали её с Паскалем, он неизменно был во всех её мечтаниях за все эти годы, потерянные годы, прожитые без него, когда она выламывала себе руки на рояле, играя трудные упражнения, развивала гибкость непокорных пальцев и рассыпала каскады волшебных звуков. Почти семь лет Паскаль был героем безмолвной идиллии, в которой поток воображения нёс задумчивому мальчику с нежными губами всё, что волновало сердце, — тёмные водовороты Роны под окнами её девичьей комнатки в Лионе, белые цветы вишнёвых деревьев в весеннюю пору, слова влюблённых, встреченных на улице, прозрачные музыкальные фразы Моцарта, которые звучали в её душе бессонными ночами. И когда Ивонна встретила Паскаля, уже ставшего взрослым и таким красивым, каким она его не видела даже в мечтах, когда воплотилась самая прекрасная её надежда, ей стало ясно, зачем она трудилась столько часов для того, чтобы пианино умело сказать то, что устами выразить невозможно, и теперь в её игре появилась какая-то вдохновенная сила, поражавшая её учителей. Больше она ничего не требовала от Паскаля. Она ждала чуда, даже и не пытаясь его ускорить. А Паскаль видел в ней ещё девочку, хотя Ивонна была на год старше его, — ведь она осталась очень хрупкой. Женщина ещё не пробуждалась в ней, и, чтобы отбросить от себя детскую стыдливость, ждала, чтобы ей открыли объятья.

Паскаль по-прежнему таскал по городу чемоданы с образцами расписных чашек в стиле ампир, фарфоровых маркиз и щёголей Директории, предназначенных для украшения каминов, по-прежнему как сумасшедший бегал за женщинами и так редко получал отпор, что почёл бы глупым стесняться. Женщин больше всего пленяло в нём полное отсутствие логики в его поступках, улыбка, вдруг расцветающая на губах, казалось бы, в самый неподходящий момент, способность придавать самой обыкновенной интрижке некое подобие романтического любовного приключения, пылкой страсти. Женщины всегда попадались на эту приманку, тем более что он был так молод, так лучезарен. Он не только обладал чарами соблазнителя, но умел и рассказывать свои похождения с большим юмором, сочетавшимся у него с простодушной алчностью юного сластолюбца, которому каждая возлюбленная три дня кажется восхитительной, полной таинственности и очарования; он не стеснялся поверять Ивонне, всегдашней его наперснице, свои восторги и увлечения. Ивонна слушала его рассказы, не испытывая особого страдания, слушала как песню. В сотый раз она так же, как и в первый, беспредельно верила нелепым, напыщенным словам любимого, говорившего ей о другой. Разве могло её смущать то, что «другая» непрестанно менялась? Однако, когда Паскаль порвал с актрисой маленького театра, на которую Ивонна ходила тайком посмотреть, когда та играла в пьесе Фейдо, она была потрясена: для неё любовь оставалась любовью, и она думала, что покинутая Паскалем женщина наложит на себя руки. Актриса оказалась хорошенькой, но довольно вульгарной девицей, весьма плотной и длинноногой, с густой и пышной гривой курчавых волос. Увидев красавицу, Ивонна подумала: «Так вот каких он любит», — и заплакала. Но всё же представила себе, что на такую эффектную пару все прохожие, верно, оборачиваются на улице. И вот актриса надоела Паскалю. Непостижимо. Как звучит у Шумана эта фраза из «Любви поэта»? Не слова Гейне, а сама мелодия… Да, жизнь потрясающе непостижима. Ужасна, как поцелуи, которые чувствуешь на сжатых своих пальцах…

Она встречалась с Паскалем за завтраком в молочной близ консерватории, откуда Ивонна выходила со звоном колоколов в ушах, в лихорадочном возбуждении, от которого не успокаивала даже музыка. Она сама себе рассказывала истории, как в детстве, когда ей было двенадцать лет, но теперь у принца были светлые усики, красивые неровные зубы и чёрный чемодан в руке. И принц пробирался между фиакрами, шагал по алым макам и разговаривал с дамой в белом атласном одеянии, которую никто не видел, потому что она сидела у высокого окна на четвёртом этаже дома, сплошь покрытого каменным кружевом; у всех дверей стояли стражи с алебардами, а на крыше вертелись для красоты вентиляторы… Дама бросала принцу носовой платок, каких на свете не бывает, — платок, сотканный из солнечных лучей и расшитый лунным серебром, платок несравненный, осушающий слезы… Ах Паскаль, Паскаль, как он целует эту даму, гадкий мальчик!.. Так тянулось полтора года. Какая была радость, когда Ивонна получила премию первой степени на конкурсе пианистов, и какое было ликование по поводу её успеха на концерте, который она дала. Ивонна уже зарабатывала деньги. А госпожа Меркадье стала поговаривать, что, когда Паскаля возьмут на военную службу, — всему придёт конец. У Ивонны леденело сердце. Военная служба! Поистине всему конец. Два года не видеть его! Но для Полетты речь шла совсем не об этом, подумаешь важность! Вот, лучше скажите, на какие средства будут жить мать и сестра? А с квартирой как?

Паскаль купил себе в рассрочку велосипед и теперь проводил все воскресенья с молодой англичанкой, которая была его новым увлечением, во всяком случае, сама увлеклась им. Англичанка познакомилась с Ивонной и вместе с Паскалем привозила ей цветы из Сен-Ном-ла-Бретеш или из Буррона. Вместе с Паскалем она ходила слушать Ивонну, когда та дала концерт.

Относительно устройства на время военной службы Паскаля всё уладилось. Жанна, которой было пятнадцать с половиной лет, нашла себе место в Булонь-Сюр-Мер в одном семействе, где она должна была жить на равных началах, присматривать за тремя детьми и учить с ними уроки. Словом, выполнять роль старшей сестры. Мать этих детей, жена промышленника, была женщина светская; Жанна ей понравилась, и она даже брала её с собой на вечера и на балы. Ивонна тайком сговорилась с госпожой Меркадье, и они поставили Паскаля перед совершившимся фактом: решено было, что Ивонна расстанется со своим пансионом в Пасси, переедет на Мэнский проспект и займёт место Паскаля на складной кровати. На ту сумму, которую она платила за пансион, можно было просуществовать вдвоём, конечно, расходуя деньги аккуратно. Но как быть с квартирой, стоившей после повышения платы тысячу двести франков в год? Тут уж пришла на помощь Дениза де Ласси, твёрдо обещав доплачивать разницу.

В своих отношениях с Ивонной госпожа Меркадье переходила от симпатии к ненависти. Колебания эти, пожалуй, зависели от материальных интересов Полетты, но иной раз она забывала о выгоде. Девушка становилась ей ненавистной именно от сознания того, что она, Полетта Меркадье, нуждается в ней. Однако и тут была полная непоследовательность, характерная для птичьих мозгов Полетты: в один и тот же день она могла втайне возненавидеть Ивонну, послать её ко всем чертям за то, что она без конца играет на пианино «невесть что» и вдруг завести с ней разговор «по душам», делать ей всякие признания. Раза два-три госпожа Меркадье даже затрагивала тему, которой она с другими никогда не касалась: говорила о своём беглеце-муже.

— И вы никогда не получали вестей о нём?

— Нет… один раз получила… Он написал некоему Мейеру… своему коллеге, ну, тому самому, который всё играл для него на рояле, вроде того, как вы играете Паскалю… Пьер был тогда в Египте, а что там делал — неизвестно… Я читала письмо, Мейер приносил мне его. О, такие господа, как Пьер, не умирают, не беспокойтесь, — они живучи, как сорная трава.

Паскаля послали в Алжир. Судя по фотографиям, мундир спаги был ему очень к лицу. Жизнь гарнизона на фоне арабских декораций он изображал в письмах как совершенно необычайное существование, и, читая эти рассказы, Ивонна создавала некую горестную феерию, где ревность уступала место восхищению. Она писала ему постоянно, и, сам того не замечая, Паскаль постепенно привык к этой переписке, как привыкают пить кофе по утрам. Благодаря этим беседам в письмах, ему постепенно открывалась новая Ивонна, которой он прежде не знал, — пылкое создание, совсем не похожее на ту девочку, которой он рассказывал о своих любовных шалостях, Ивонна, о которой он теперь мечтал, Ивонна, чьи безумные выдумки уже не были шутовскими фантазиями, но уводили в тот волшебный мир мечтаний, где влюблённые, страдая от разлуки, сплетаются душою, как лианы. Вскоре в письмах Паскаля появились слова, которыми он стремился пленить её, не зная, что в этом уже нет никакой необходимости, но они огнём жгли Ивонну, и хотя в этой переписке ничего важного сказано не было, в девичьем сердце запылал пожар.

И в эти дни она как пианистка достигла нежданной славы. Она с гордостью посылала Паскалю вырезки из газет с такими отзывами, от которых у артиста может закружиться голова. Но она писала Паскалю, что всеми своими успехами она обязана ему, что только Паскаль научил её жить и чувствовать всё, что есть в жизни, что она играет для Паскаля, что Паскаль движет её руки по клавиатуре, а люди и не знают, что Паскаль и есть тот замечательный пианист, о котором они говорят… Она больше радовалась его производству в чин капрала, чем своей первой премии, полученной в прошлом году. Ах, если бы люди знали, каким представлялся ей Алжир. Что такое Голконда в сравнении с ним! Страна, в которой находился Паскаль, конечно могла быть только раем. В то лето она пережила великий страх, потому что поднялась тревога: Франция оказалась на волосок от войны с Германией. А ведь Паскаль был в солдатах! Но всё, наконец, вошло в своё русло.

Через год, когда Паскаль приехал в отпуск, Ивонна была в глубоком трауре. После долгой и тяжёлой болезни её мать умерла в том самом санатории, на который уходила вся их скудная рента и в котором так редко Ивонне разрешали навестить и поцеловать больную. Бог ты мой, как хороша была Ивонна в трауре! Никогда ещё в синеве её глаз не было такой глубины, никогда ещё цвет её белокурых волос так не напоминал свежую соломку. Заметно было, что сердце у неё колотится от волнения, что она бесконечно рада видеть Паскаля, рада прикоснуться к нему, но смотрела она на него с глубокой грустью, поразившей его. Тотчас в памяти Паскаля мелькнула странная фраза из последнего письма матери. Госпожа Меркадье писала: «С тех пор как Ивонна больше не играет на пианино, жизнь в доме стала сносной». Что она хотела этим сказать?

Ивонна долго глядела на Паскаля, потом сняла с левой руки чёрную перчатку: «Вот…» — сказала она. Атрофированная, скрюченная кисть руки, обтянутая той ужасной блестящей кожей, которая нарастает на месте глубоких ожогов, навсегда сделала её калекой. Несчастный случай… опрокинули керосиновую лампу: на Мэнском проспекте не было электричества. Мог бы сгореть весь дом. Ещё дёшево отделались. Ивонне больше уж никогда не придётся играть на рояле.

Но поразивший Паскаля взгляд её глаз, полный отчаяния и немого вопроса, вызван был не скорбью разлуки с музыкой, а мучительным страхом Ивонны, что её изуродованная рука вызовет у Паскаля отвращение. Он угадал это, понял это, понял и то, что она любит его, и вдруг налетела великая буря, повлекла Паскаля и лишний раз толкнула его на бесповоротный поступок. И это не было жалостью, не было только нежностью. Для этого нужна была также и любовь, снова любовь, ещё раз любовь, — нет, только на этот раз любовь. Паскаль сделал Ивонну своей любовницей. Вот, что, по его мнению, было самым убедительным, убедительнее всяких слов. Он как безумный целовал со слезами бедную искалеченную ручку. Ивонна, подъемля над его склонённой головой взгляд к небесам, улыбалась: к ней навсегда вернулась музыка. Она была счастлива.

Возвратившись в Алжир, Паскаль узнал, что она беременна. От него навсегда осталось скрытым, какие гнусные сцены устраивала из-за этого госпожа Меркадье своей юной жилице. Полетта ненавидела Ивонну тем более, что нуждалась в ней; если б не помощь Ивонны, ей нечего было бы есть. Всё, решительно всё, госпожа Меркадье обращала против «этой молодой лицемерки», как она называла Ивонну, даже то, что Ивонна сама шила платья для Жанны, желавшей быть элегантной на тех пирах и балах, какие задавали в Булони люди, у которых она жила. Что это такое, самой шить платья, как портнихе, уметь скроить и придумать фасон, и так далее? Вернейшее доказательство вульгарности! Разве женщина из хорошего общества умеет всё это проделывать? И вот извольте держать в своём доме такую девицу! Разумеется, больше никакой короткости с ней! И как быстро барышня докатилась до того, что ходит с животом. А от кого у неё ребёнок? Молчит. Разыгрывает таинственность. Туда же!