Пассажиры империала
Шрифт:
Жанно стал оправдываться.
— Я думал про бабушку, как она стоит на табуретке в чепце и фартуке и моет окно.
— Нет, право, мальчишка чересчур уж глуп! И, по-твоему, это смешно? Воображаю, что это будет, когда ты вырастешь!
Жанно не любит тётю Жанну. Во-первых, она черноволосая, а он предпочитает белокурых. Да ещё она всегда ссорится с ним. Она считает унизительным для себя разговаривать с детьми. И всё пристаёт к Жанно со своими наставлениями, заявляет, что он слишком громко грызёт сухари и чавкает, когда ест. А когда пьёт молоко, то залезает носом в кружку. Нет, Жанно не любит тётю Жанну, а впрочем он и знать её не хочет, пусть себе лезет к нему и спрашивает, о чём он думает, а всё равно он думает о слугах и будет о них думать.
Слуги не такие люди, как мы. Они плохо одеты, то есть всё на них сшито из каких-то грубых, некрасивых, простых
Леонтина носит ещё тюлевый чепец овальной формы с накрахмаленной оборочкой вокруг головы, — можно считать его красивым или безобразным — как кому нравится. Такие чепцы носят в Анжере или где-то там ещё. А где же этот Анжер? Далеко? И кто там живёт? Слуги? Это их царство? Во всяком случае анжерский чепчик красивее того, который носит кухарка Элоди, — у неё на голове какая-то круглая лепёшка, купленная в магазине Бон-Марше, из чего-то белого, вроде коленкора, и в неё продёрнута резинка. Ладно, сойдёт для кухни. Не всё ли равно, в чём возиться у плиты. Элоди так всё на себе пачкает, просто с ума сойдёшь, как она пачкается.
У слуг лица лоснятся. У Элоди понятно почему: жарко возле плиты. А почему Леонтина такая же? У Леонтины ни малейшего румянца, губы бледные, кожа всегда немного влажная. Волосы она подбирает под чепчик, иногда они косицами выбиваются наружу, и Леонтина торопливо засовывает их обратно, и по этим прядям видно, что волосы у неё жёсткие, светло-каштановые и кажутся грязными. Лицо у Леонтины какое-то выпуклое, большой лоб, широкие щёки, опалённые ресницы, а бровей почти совсем нет. Чепец как будто оттягивает ей голову, и Леонтина постоянно откидывает её назад, а от этого шея у неё делается толстая, как у голубя. Она прибирает в номерах вместе с лакеем Пьером и прислуживает за столом. Встаёт она рано утром. Зимой накладывает уголь в фаянсовую печку «саламандру». Говорит она медленно и раскатывает букву «р».
У кухарки Элоди помятое лицо, рот всегда полуоткрыт, глаза сильно косят. Даже Жанно понимает, что она очень маленького роста. Она ставит у плиты скамеечку и взбирается на неё, чтобы заглянуть в котёл красной меди. В кухне дымно и темно. Экономят электричество. К тому же у Элоди хорошее зрение, так чего же тут! Если случится, что свет зажгут пораньше, папа поднимает бурю! «Сразу видно, голубушка, что не вы платите за электричество! Где вы находитесь? В опере, что ли?»
Элоди замужем. Она не ночует в пансионе и каждый вечер возвращается домой, в Курбевуа. Ездит на том трамвае, который идёт в Сен-Жермен, садится в него на площади Звезды, потому что на проспекте Великой армии он не останавливается. А, наверно, это странно быть женатым на прислуге… Жанно не любит, когда прислуга целует его. И всё же в глубине души почему-то чувствует, что надо терпеть их ласки, молча терпеть и не высказывать недовольства. Однако он никогда бы не мог стать возлюбленным Леонтины. Трудно даже представить себе Леонтину с возлюбленным! И Жанно смеётся.
— Ну, а теперь чего ты хохочешь? — спросила тётя Жанна.
Жанно объяснил:
— Я думал про Леонтину и про её возлюбленного. Если б ты знала, как смешно!
Тётя Жанна пожала плечами: «От природы испорченный мальчишка! Ужас!»
Жанно продолжает размышлять. Однажды он видел мужа Элоди, тот приехал за женой, когда она внезапно заболела. Оказалось, что он не слуга, а рабочий. С одной стороны, это хуже, а с другой — гораздо лучше. Рабочие — это слуги в синих полотняных комбинезонах, на брюках у них заплаты других цветов, вся одежда помятая, иногда ещё забрызгана извёсткой, на голове — кепка. У некоторых в кармане складной метр. Они работают на улице, взбираются на леса, дробят камни посреди мостовой. Некоторые носят высокие сапоги, они прочищают сточные трубы и спускаются для этого к центру земли, открыв на тротуаре тяжёлые круглые крышки. Есть ещё кровельщики, которые расхаживают по крышам (Жанно втайне восхищается ими). Но это всё не такие рабочие, как муж Элоди.
Сама Элоди и то уж говорит как-то по-особому, употребляет слова, которые Жанно дома запрещено повторять. Но это ещё что! А вот у её мужа такой выговор, такой выговор! Должно быть, слова запутываются в его огромных висячих усищах. Такие усы надо скребницей расчёсывать. Тётя Жанна попробовала
было передразнить его, стала покачиваться направо и налево да прибавлять чуть ли не к каждому слову: «Фу ты чёрт, чёрт-те что!» Получалось совсем непохоже, а вот тётя Жанна была вылитый клоун в цирке. Жанно вспомнил это и громко, громко засмеялся.— Ну, а теперь что ты ещё выдумываешь? — спросила тётя Жанна.
— Я не выдумываю, а вспоминаю, — сказал Жанно. — Как ты передразнивала мужа Элоди: «Фу ты чёрт! Чёрт-те что!» и была тогда совсем как дурочка…
Хлоп! Оплеуха! Жанно не заплакал. Он только побледнел и стиснул зубы. Потёр себе щеку. Нет, оплеухой не заставишь его прекратить размышления о слугах, если ему хочется думать о них.
И он думает. Ну, конечно, они не такие люди, как мы. Вот, например, руки у них совсем другие. Жанно смотрит на свои ручки, на которых ещё есть ямочки. Никогда слуги не ударят Жанно по лицу, и как хорошо, что этого не случится. Ведь у них руки-то куда сильнее, крепче и твёрже, чем у нас. Вот поглядим, скажем, на лакея. Руки у него очень большие, ладонь почти плоская, и прямо, подумаешь, деревянная, а оказывается живая. А сколько на ней линий, да таких глубоких, словно трещины. И всегда на ней царапины, рубцы. Сверху рука мохнатая, красная, сухая. Ногти… Да уж ногти у него совсем не похожи на папины, у папы ногти длинные, красивые, аккуратно подстриженные, овальные, как миндалины, и белые, иногда чуть желтоватые. Нет, у лакея Пьера ногти плохо обрезаны, широкие и короткие-короткие, а под ногтями — траур. Каждый ноготь, наверно, сначала обломался, а потом уж его обкорнали. На левой руке у лакея на одном пальце ноготь совсем чёрный, даже смотреть неприятно. Этот палец прищемили дверью.
В конце концов Жанно не прочь, чтобы и у него был чёрный ноготь. Для разнообразия. А то все ногти одинаковые. И на мгновенье пришла было мысль прищемить себе палец дверью, чтобы он был как у лакея, но осуществить такую мысль… Нет уж увольте! Жанно не любит боли. Прямо даже странно, как он не любит боли!
И он смеётся, забыв о пощёчине. Тётя Жанна смотрит на него, сморщив нос.
— А сейчас ты воображаешь или вспоминаешь?
— Нет. Я сам себе говорю.
— И что же ты говоришь?
— Я говорю себе, что просто даже странно, как я не люблю, чтобы мне было больно.
Тётя Жанна пожимает плечами:
— Какой умник! Подумаешь! Да ещё и лгун к тому же. Все качества! Ну и ребёнок!.. Поздравляю…
Жанно ничего уж не понимает… Да и где человеку всё понимать? Особенно слова тёти Жанны: иногда она такую чепуху несёт.
XXII
«Леонтина всехняя прислуга, а Мария — моя собственная няня», — думает Жанно. Он мысленно произносит притяжательное местоимение моя с такою же гордостью, с какой бабушка говорит об адмирале Курто де ла Поз, о воспитании, которое она получила, или хвастается чем-нибудь ещё, явно предназначая свои слова незнакомым людям, стоящим вокруг неё на площадке трамвая.
Леонтина некрасивая, но у неё умное лицо, а как посмотришь на Марию, сразу видно, что она глупа как пробка. И Мария тоже некрасива. Рост — самый ничтожный, даже Жанно это понимает, а сама круглая, как шарик. И глаза тоже круглые, губы толстые. Волосы чёрные и растут чуть ли не от середины лба, чепцов она не носит, — не то что Леонтина или Элоди. Когда ведёт Жанно на прогулку, то надевает шляпу — чёрное канотье.
Живёт Мария в хозяйской квартире, в каморке с окном во двор. Дверь в коридор оставляют открытой: если Жанно ночью проснётся, ему стоит только кликнуть Марию. Однажды Жанно и в самом деле позвал её, когда был болен. Мария спала как убитая. Пришлось три раза кричать: «Мария!» Уж этого ей Жанно никогда не простит. Так он и сказал бабушке и тёте Жанне. Три раза звал. Обе покачали головой: крепкий сон у этой девчонки.
В Марии главное не то, что она носит чёрное канотье, и не то, что она спит как убитая, и не так уж важно, что у неё обалделый вид. И не то важно, что она носит клетчатые кофточки из полушерстяной шотландки с заглаженными складками, выходящими из-под кокетки. И даже не то, что зовут её Мария, так же как пресвятую деву. И не важно, что это её настоящее имя, хотя у прислуги часто бывают ненастоящие имена, например, Леонтина на самом деле Жанна. Но когда её нанимали, то поставили обязательным условием: больше вас не будут звать Жанной. Из-за тёти Жанны. А то ведь постоянно будет путаница: крикнут: «Жанна!», а неизвестно кого позвали. И потом, что такое? Хозяйка называется так же как прислуга! Тётя Жанна ужасно бы расстраивалась.