Пока, заяц

— Вить, я всё хотел тебя про кольцо спросить, — сказал он негромко. — Ты мне тогда, в номере, сказал, что мама тебе не кольцо, а меня подарила. Я в тот момент не совсем понял, не до этого было.

И смущённо взгляд свой в сторонку увёл, зашаркал шлёпками по каменной плитке.

— Объяснишь?

— Я просто цепочку событий выстроил, — я ответил ему и плечами пожал. — Как ты учил. Она мне кольцо тогда подарила, и я через день с Лёхой Кежиным подрался. Носяру ему в кровищу рассёк, прям уголком кольца хрящик задел.

Я сжал руку в кулак и сверкнул золотой печаткой.

— Если б крови не было, замяли бы всё, — я продолжил рассказывать. — А тут истерика поднялась, у нас тогда новый офицер-воспитатель появился, надо было ему выслужиться. Бросился нас разнимать, родителей в школу вызвал. Мать с отцом потом дома меня отчихвостили.

— Ругали? — Тёмка спросил осторожно и на кольцо моё покосился.

— Ругали. Что я тупой, что на боксе башку мне отбили и сам ещё весь непонятно кто. Ну ты понял. После тех моих переписок, которые в ноутбуке нашли. Понял ведь?

Тёмка закивал.

— Понял, — сказал он тихо. — А связь-то между мной и кольцом какая?

— Как это какая? — усмехнулся я. — Не врубаешься?

— Нет, — он ответил и глазами захлопал. — Во что врубаться-то?

— Точно. Ты же не знаешь. Вот смотри… Из-за кольца я Лёху до крови избил. Без кольца бы крови не было. Офицер-воспитатель бы даже ничего не заметил. А так я ему кольцом чуть хрящ весь не раздробил. Из-за этого вызвали родителей в школу. Из-за этого они на меня дома потом наорали. Мы с ними разлаялись, как собаки, всё, что только можно, друг другу припомнили. Они в истерику. Я в слёзы. В комнату к себе пошёл, психовал весь вечер.

— И?

Я ещё одну сигаретку достал и закурил. Была б бутылка водки под рукой, рюмашку бы налил и себе, и ему, а то без поллитры в моём этом рассказе, похоже, не разберётся.

— И решил написать письмо в «Дети-404», — я сказал и затянулся. — Всё рассказал, что на душе лежало. Ну, ты и сам письмо моё читал. Как-то выговорился, и так вдруг полегчало. А потом уже Стасян с Олегом письмо это увидели. Не знаю как, даже не спрашивай. Сказали типа: «А чё ты так палишься?». Потом пошёл с ними гулять, поплакался им в плечо, поныл, что вот так и так, как всё херово, как задрали меня уже с таким скотским отношением и…

Я застыл на секунду в грустном осознании. Далёкий свист поезда уши противно царапнул, ещё хуже только сделал, ещё больше грусти в душу нагнал.

— Всё хорошо? — Тёмка спросил осторожно.

А сигарета между пальцами уже белая стала, в пепел превратилась, горячим пухом чуть кожу мне не обожгла.

— Дальше-то что? — он спросил меня.

— Ничего. Проговорился им, что мне грустно, что никого в жизни нет. Что они с девками своими ходят, а я нет. Олег мне сказал: «Ну отвлекись, ну поработай, вон, Вадим на студии гаффера ищет». Иди, говорит, почумари немножко, со светом на площадке побегай. И я пошёл. Врубаешься потихоньку?

— Почти, — ответил Тёмка и плечами пожал.

— А на студии уже тебя встретил, — радостно сказал я и на ушастого посмотрел. — И морду твою вспомнил, которую на этих сайтах увидел, когда ты фотографии свои присылал.

— Ой, не начинай только, — он проворчал смущённо и схватился за лоб. — Лучше забудем.

— Да там лицо только было, господи. Ты ж у нас весь такой… правильный, скромный. Да?

— Да.

— Теперь понимаешь?

— Понимаю, — Тёмка ответил и закивал. — Без маминого кольца мы бы с тобой не встретились?

— Правильно. Никогда бы не встретились. Ты же сам рассказывал, как в жизни всё тонко, как хрупко. Эффект бабочки, или как там его? Одно малюсенькое движение в прошлом, и мы бы с тобой сейчас тут не сидели, домой бы после моря не ехали и вместе бы не жили.

Я посмотрел на его кудрявую моську, плечом его тихонько пихнул и засмеялся. Тёмка чуть со скамейки не свалился.

— Это всё мама моя, заяц. Она нас вместе свела. Врубился теперь?

— Врубился, — он ответил и задумчиво вдаль посмотрел, носом шумно вдохнул вечернюю прохладу, в креозотном аромате растворился. — А я ведь ей даже спасибо не сказал.

— Скажешь ещё.

Тёмка вдруг испуганно на меня посмотрел, брови свои удивлённо приподнял и замер.

— В смысле, на могилку когда к ней ещё раз сходим, тогда и скажешь, — добавил я и засмеялся. — Господи, ты чего подумал-то? Дурачок ушастый.

***

В вокзальной кафешке тихо и спокойно, всё беспечно и без суеты. Телевизор висел в углу и надрывно скрипел помехами, клипами гостей развлекать пытался. Гостей только два человека: мужик с женой сидели в уголке и картошку с котлетой ели, чавкали тихонько и молчали, зажав сумки между ногами.

От вокзала здесь только звук остался, только голос холодный из динамиков и звон короткой мелодии. И химией уже не пахло, а пахло топлёным жиром, мясом варёным, выпечкой и пивом разбавленным. Полы все грязнющие, песок под ногами громко хрустел, а сквозняк клочки каких-то волос гонял от одного столика к другому.

Мы с Тёмкой у самой стенки устроились, сели за деревянный стол из летней пивнушки. Я глянул на наши с ним пластиковые тарелки с пупырышками, на золотистую картошку под слоем укропа, на масляные жирные котлеты, и тихо посмеялся.

— Чего? — спросил он меня и свою котлету вилкой проткнул.

— Ничего. На СВ денег хватило, а на еду нормальную нет.

— Да тут и нет нормальной, — Тёмка пробубнил с набитым ртом и плечами пожал. — Хотя бы не доширак, уже хорошо.

— Точно.

Я ткнул вилкой в золотистую половинку картофелины, и она развалилась в ту же секунду. Горячая, мягкая, маслом вся переливалась и домашняя-домашняя, особенно здесь, особенно на вокзале, когда до Верхнекамска ещё ехать две ночи.