Табельный наган с серебряными пулями

Кружек в середине буквы «О» отсутствовал.

Я осторожно потрогал металл. Чем это так можно железо-то резать? На газосварку не похоже…

Чеглок тоже рассмотрел пластину. Разве что, в отличие от меня, он разглядывал ее внимательнее, пристально вглядываясь в края реза. Он даже понюхал их, да что там понюхал — осторожно попробовал на вкус! Возможно, пришел к каким-то выводам, даже наверняка, но ничего не сказал. Только по чрезвычайно довольному лицу можно было понять, что он явно что-то понял.

— Профессор Грилович, — заговорил Седьмых, когда мы все рассмотрели таинственную пластину, — работал над созданием лучей смерти. И, судя по этому, — агент кивнул на разрезанную пластину, — у него получилось.

5

Про лучи смерти я слышал. Это было модно и до войны и после нее. Мол, создать оружие, которое узкими лучами будет уничтожать людей, строения и технику с отдаленного расстояния. Типа того, каким были вооружены марсианские вампиры в книге англичанина Уэллса. Того самого, что к нам в Советскую Россию приезжал во время войны, а потом книгу написал, «Россия во мгле». Мол, все плохо, все развалено, все разрушено и ничего у большевиков не получится. Лучше бы он продолжал фантастику писать, так я вам скажу. Она у него лучше получается. Вот, скажем, те же лучи смерти.

Вдохновленные мистером Уэллсом изобретатели прям таки кинулись эти самые лучи создавать. Правда, ни у кого до сих пор не получилось. Насколько я знаю, ближе всего к их созданию подошли те же англичане. Когда не стали опираться исключительно на физику, а подключили магию, «взгляд Балора», великана из старинных ирландских легенд, который своим взглядом мог убить. У англичан, правда, их луч никого не убивал, зато бодро взрывал корабли-мишени… до тех пор, пока не выяснилось, что это обман и корабли взрывались не от какого-то там луча, а от заложенной взрывчатки.

В общем, пока ни у кого не лучи смерти не получились.

А вот у профессора, кажется, получились.

6

— Несколько дней назад к нам, в ОГПУ, пришла по почте эта пластина с сопроводительным письмом. В нем профессор Грилович утверждал, что в результате проведенных экспериментов ему удалось создать действующий прототип лучей смерти. Подтверждением чего служит эта вот пластина. Правда, прототип, в силу несовершенства технологии разрушился во время испытаний, однако он, профессор, готов передать чертежи устройства советскому государству для продолжения разработки установки «лучей Гриловича»…

— Скромный был дядька, — хмыкнул Коля.

— Что-то это больше на мошенничество похоже, — потер подбородок Чеглок, — Если б он еще деньги на эксперименты попросил…

— Попросил, — улыбнулся уголком рта Седьмых, — мол, необходимы средства для закупки материалов, зеркального стекла, еще чего-то… Там не так много, не стоило того, чтобы огород городить. Тем более — профессору, который в партию большевиков вступил еще до того, как она стала партией большевиков. Товарищ с такими заслугами перед советской властью мелким мошенничеством заниматься бы не стал.

Мы все посмотрели на продолжавшего лежать на полу профессора. То, что его лучи смерти — не шутка и не обман, явственно доказывал нож в спине. Из-за несуществующих лучей человека убивать не стали бы…

— Так что… — начал было Седьмых.

В коридоре за дверью лаборатории послышался шум и чей-то мужской голос, что-то неразборчиво спрашивающий у хозяйки квартиры.

— Алексей Николаевич! Так ведь Мишеньку-то убили!

— Как?!

И в дверях лаборатории появился еще один незваный гость.

Мужчина, лет сорока, с округлым лицом, блеснул на нас стеклышками очков:

— Вы кто, товарищи?

— Агент Чеглок, МУР.

— Агент Седьмых, ОГПУ.

— Кто убил Михаила Федоровича? — с места в карьер пустил незнакомец. Труп он успел быстро осмотреть и теперь требовал от нас информации.

— Вы, простите, кто будете? — перебил его Чеглок.

— Прошу прощения. Не каждый день, знаете ли, твоего хорошего знакомого убивают, несколько растерялся…

Честно говоря, очкастый не выглядел растерянным или ошарашенным трагической новостью, вполне себе собранный и деловитый человек. Уж не он ли профессора ножичком-то и зарезал? Чертежи лучей смерти украл, а теперь за чертежами и вернулся… Так, погодите-ка, что-то у меня не складывается…

— Толстой, Алексей Николаевич. Писатель.

— Писателя Толстого Лев звали… — окончательно запутался я. Что-то этот очкастый гражданин нам тут вкручивает…

— Лев Николаевич Толстой — это мой дальний родственник. Седьмая вода на киселе, если честно. А я — Алексей Николаевич. «Аэлита» у меня недавно издана была, может, читали?

— Точно! — я прищелкнул пальцами. Попадалась мне эта книжка на глаза. «Аэлита или закат Марса». Марсианских упырей в ней не было, зато был красноармеец Гусев с двумя гранатами. Чем-то на меня похожий, я тех же краях, что и он, воевал. Только я не такой лихой, и с махновцами не связывался. Еще там была какая-то бестолковая любовная история с принцессой, но это я пролистывал.

— Вы, товарищ Толстой… — начал было Седьмых. И опять не договорил.

Товарищ Толстой, быстро оглядывавший помещение, в конце концов наткнулся взглядом на разрезанную полосу стали. И поднял брови.

— Не может быть, — сказал он.

И всем присутствующим вдруг стало понятно, что писатель Толстой что-то знает о лучах смерти.

7

— Мы с Михаилом Филипповичем совсем недавно познакомились, — Толстой сидел за столом, закинув ногу на ногу, и отпивал чай из фарфоровой кружки. Кружка была фарфоровая, а чай — морковный. Видимо, у покойного профессора с деньгами было не очень-то… Впрочем, у кого с ними сейчас хорошо? Только у нэпманов.

— С какой целью? — товарищ Чеглок чай не пил. Седьмых рассматривал кружку, так, как будто ожидал, что из нее вынырнет какая-нибудь мавка. Я тоже побаивался их трогать. Такие стенки тоненькие, как яичная скорлупа, того и гляди пальцем продавишь, позору не оберешься.

Воспользовавшись паузой, возникшей в разговоре, писатель, не отрывая от нас взгляда сквозь очки, нащупал рукой кожаную папку, с которой пришел, достал лист бумаги, карандаш и принялся что-то быстро записывать.

— Я, писатель, товарищ Чеглок. А писателям иногда для написания книг своего собственного опыта маловато, бывает потребность в сведениях самого неожиданного толка. Вот вы, — он неожиданно повернулся ко мне, — мою «Аэлиту», говорите, читали? Показалось ли вам там что-то… мм… неестественным? Нереалистичным?

— Да, — кивнул я, честно говоря, не очень понимая, к чему Толстой это завел, — Принцесса эта марсианская, навряд ли он б в этого, в инженера влюбилась. Принцесса же! Они же все такие… как крем-брюле. Нежные, мимозные. А инженер — он наш человек, сам, своими руками работать умел. Вон какую ракету собрал! Не, она бы свой носик сморщила бы «Фи, грязный мужлан!» и ни в жисть бы не влюбилась.

Был у меня один товарищ, под Херсоном, Костя, так тот, не смотри, что простой крестьянин, влюбился, видишь ли, в барскую дочку. И до сих пор ее любил. Найду, мол, и женю на себе. Ну и чем дело закончилось? Ушел от нас к махновцам и пропал без вести. Любить нужно… Таких, как Маруся.