Табельный наган с серебряными пулями

Не сработало. Наверное, это был единственный раз в жизни, когда товарищ Ленин ошибся. Но случилось то, чего он явно не предполагал и на что определенно не закладывался.

После смерти товарищ Ленин стал святым.

Многих людей называли святыми, иногда — в силу откровенно политических причин, так, при Николашке объявили святым его деда, мол, погиб мученической смертью от рук безбожников, но с древних времен известен совершенно точный способ определить, был ли святым умерший или же все же нет.

Нетленные мощи.

Тело Ленина осталось нетленным после смерти.

Он стал первым святым советского государства, да что там — первым святым в России за последние… елки-палки, забыл, когда хирург Пирогов умер. Тот ведь тоже святой, до сих пор его тело в его усадьбе лежит. Хоть и из дворян, а столько людей спас, что никто и не удивился, когда его святым объявили. А вот с Владимиром Ильичом, если честно, поражены были многие. Все ж таки быть главой государства во время войны — это не только людей спасать, но и на смерть их посылать. Однако ж бог судил по своему, пути его, как известно, неисповедимы.

Нет, за границей, конечно, хай по этому поводу подняли до небес. Особенно белогвардейцы злобствовали, да всякие аристократики, из России сбежавшие. До того дошли, что объявили, мол, не нетленное это тело вовсе, забальзамировали, мол, большевики своего вожака, чуть ли не в спирту его держат. Но наши вожди, они, хоть и без Владимира Ильича, да тоже не лаптем щи хлебают. На Красной площади за неделю склеп построили, Мавзолеем по-древнему его называют, туда тело Ленина и поместили. Чтоб любой желающий мог зайти и благословение от его святых мощей получить.

И я там был. Мы с Марусей вместе были. Очередь, конечно, отстояли — ужас, чуть не целый день. Но, знаете ли, не зря. Посмотрели мы на Ленина, лежащего, да и спросили его тихонечко, мол, благословляете ли вы нас на наш, советский, брак? И, знаете, в ту же секунду нам двоим как будто кто-то по-доброму на ухо прошептал «Совет да любовь». Не поверите — в тот же день в нашей советской церкви обвенчались. Ну, в смысле — на следующий, так-то пресвитер в ней хоть и советский, но по ночам венчать не согласный.

Товарищ Чеглок пожурил меня, конечно, по-доброму, по-товарищески, мол, все, пропал Степа Кречетов, засосет его сейчас быт, начнет он вместо того, чтобы всего себя службе посвящать, домой к жене торопиться, под теплый бочок. А там, того и гляди, совсем омещанится, канарейку себе заведет, салфетки вязаные, семь слоников на комоде… Зачем мне эти слоники? У меня и комода-то нет… Да и Марусенька моя, Мария Кречетова отныне, сразу сказала, что, ты, мол, Степа, на своей работе обо мне не беспокойся, я все понимаю и ждать тебя согласная, как солдатка солдата с войны. Начальник мой, хоть и ворчал, но все же помог нам жилье получить. Комнату в коммуналке, огромная хоромина, хоть конем гуляй, и кровать можно поставить и… собственно, больше у нас ничего и не было, кровать марусина, да два чемодана. Ничего, наживем еще, какие наши годы, жизнь-то в стране у нас вон какая начинается!

Именем товарища Ленина целый город окрестили. Был Петроград, а стал — Ленинград. Некоторые ворчали, мол, надо было Москву его именем называть, чай, не меньше заслужено будет. Может, и не меньше, да все же товарищ Ленин революцию в Петрограде делал, так что, все правильно назвали. Потом, правда, те, кто от имени товарища Ленина толику благословения получить хотел, а то и просто к его славе примазаться, называть в его честь стали что попало, так что на Съезде Советов пришло запретить самовольно его именем пользоваться.

Вроде даже всякая нечисть приутихла, не иначе как именем Владимира Ильича ее придавило. Хотя… Все ж таки без работы ОБН, сами понимаете, не остался.

В бывшем «Елисеевском» некие хитроумные граждане стенку подвала разобрали и унесли много чего себе на память о посещении. И так ловко разобрали, что без наших клиентов тут дело явно не обошлось. Так-то кражи с ветерком, то есть, с проломом стен — дело не такое уж и редкое, да вот только настолько толстую кирпичную кладку взломать, это пошуметь надо изрядно и не один день. А тут же — тишь да гладь да божья благодать. Можно подумать, кирпичи сами из стены вынимались, да в кучку укладывались… А это уже — наш профиль.

У Немецкого кладбища очередного подражателя питерским попрыгунчикам видели. Ну, из тех, что призраками наряжались, на ноги пружинки цепляли и прыгали по улицам, притворяясь призраками, пугая и грабя прохожих. Это — не наш профиль.

В своей квартире на Остоженке найден мертвым профессор Грилович.

2

— Да… — сказал Чеглок, задумчиво глядя на тело и перекатываясь с пятки на носок, — Чисто роман этого… Степа, ты должен помнить.

— Ван Тассела? — переспросил я. Потому как больше детективных романов мне в голову не приходило.

— Да нет. Давний, французский, про сыщика… как его, беса… не, не помню… Петушиное что-то…

— А! — озарило меня, — Эмиль Габорио!

— Во! Точно, он!

Мы все — я, Чеглок и Коля Балаболкин — посмотрели на труп профессора.

Старый, насколько с могу судить по совершенно лысой морщинистой голове в пигментных пятнах и совершенно седой бороде, торчащей вбок. Старик-профессор лежал ничком на полу своей лаборатории… кстати, то, что ему вообще позволили не только завести в своей квартире эту самую лабораторию, но и вообще оставили квартиру в полном распоряжении — говорили о том, что профессор не какой-то там буржуазный интеллигент, кадет, а то и монархист, а вполне себе заслуженный товарищ.

— Вот-вот, — как бы вторя моим словам, бубнил из коридора управдом, товарищ Пеструхин, — не знаю, за какие такие заслуги вашему мужу квартиру оставили, это мы еще разъясним, кто в Моссовете его протежирует… ровал… разъясним, не думайте! А уж вас-то мы точно попросим съехать, да не попросим, а прямо скажем…

— Вы, нелюбезный Павел Матвеевич, чем, простите, в девятьсот третьем году занимались? — сухо отвечала вдова профессора.

— Я? Я в этом годе только-только на свет народился! В семье рабочего, между прочим! Пока вы, с вашим мужем, трудовой хлеб у трудящихся…

— А вот мой покойный Михаил Филиппович в девятьсот третьем году находился в ссылке. За участие в работе кружка РСДРП.

— А бэ или мэ? Кем ваш муж-то до революции, значит, был, а? — тон управдома явно понизился, но сдаваться просто так он не собирался. Уж больно жирным куском выглядела незанятая квартира из пяти комнат, не считая лаборатории.

— Историю нужно учить, нелюбезный. А то сразу видно, что вы в ней — ни бэ ни мэ…

Я отвлекся от интересного, но не имеющего отношения к делу разговора и снова обратил внимание на профессора.