Табельный наган с серебряными пулями

— Неожиданный взгляд, — вроде как признал Толстой мою правоту, — только я не совсем это имел в виду. Чисто технические моменты. Знаете, как мою ракету из «Аэлиты» раскритиковали физики? Распушили ее, как двоечника-гимназиста на экзамене. И это не так, и то неправильно, и неработоспособна она с точки зрения физических законов. Вот я и, прежде чем второй раз в омут технической фантастики соваться, решил, так сказать, проконсультироваться со специалистом…

Он продолжал говорить и при этом все так же быстро писал, или даже рисовал на бумаге. Вернее…

Если присмотреться, то это не Толстой писал. Его рука действовал совершенно самостоятельно. Как будто ею управлял не он. Как будто ею управлял кто-то другой.

Я не успел сообразить, что это означает, как меня опередил Чеглок:

— Так вы, товарищ Толстой, не только граф? — кивнул он на продолжавшую строчить руку, — Вы еще и психограф?

8

Психография — это когда человек способен неосознанно писать… всякое такое… что он само по себе написать не сможет. Стихи, например, причем такие, как будто он всю жизнь только и делал, что стихи то писал, что читал. Хотя человек при этом может быть бурлаком или плотогоном, который тех стихов в глаза никогда не видел. Или вообще безграмотным быть. В старину считалось, что в человека демоны вселяются, но потом, после проведенных исследований, установили, что это нечто вроде способностей медиума — рукой человека пишут духи, души людей, умерших, не завершив написанное, нарисованное, задуманное, и нашедшие вот такой путь продолжить свое творчество. Преступлением не является, к болезням тоже не относится, просто вот такая особенность организма, типа родинки или бородавки.

9

Толстой смущенно посмотрел на продолжавшую что-то писать руку, с заметным усилием остановил ее, оторвал от бумаги, положил карандаш на стол и взял в другую руку листок бумаги. Хмыкнул и повернул к нам.

На бумажке был не текст, а рисунок. Набросок веселого мальчишки, из под колпачка с кисточкой торчали веселые кудряшки, похоже на стружки из-под рубанка, а нос его вытягивался вперед чуть ли не на аршин. Но мальчишку это не смущало, он весело смотрел с рисунка, держа в руке здоровенный амбарный ключ.

— Это кто? — заинтересованно спросил Чеглок.

— Не знаю, — пожал плечами Толстой, — Пиноккио, кажется. Моя рука, как вы заметили, иногда выдает… что-то вот такое, непонятное.

Он еще раз посмотрел на рисунок, дернулся, как будто хотел скомкать и выбросить, но потом всмотрелся повнимательнее, хмыкнул и убрал его в папку. Которую, видимо, и носил с собой на тот случай, если его психографической руке взбредет в голову что-то нарисовать.

— Это вот так вы свои книги и пишите? — озадаченно поинтересовался Седьмых.

— Свои книги я пишу сам! — резко вздернул голову писатель, — Простите… Дело в том, что меня уже не один раз, на основании моей психографии, обвиняли в отсутствии таланта, чуть ли не в плагиате… для меня это больная тема. Каждому ж не объяснишь, что рука моя романы не пишет и вообще литературой не увлекается. Она у меня выдает изобретения, которые потом не знаешь, куда и девать. А бросать их все же жалко, вот и приходится их хотя бы в фантастические романы запихивать, может, кого-то вдохновят на постройку настоящего космического корабля.

Аа, помню, в той «Аэлите» инженер как раз корабль до Марса и построил. Видимо, идею писателю рука подкинула, а он на ее основе уже книгу сочинил. Нет, чтоб, к примеру, отнести ученым, в Общество межпланетных путешествий… я, правда, не знаю, есть ли у нас такое, но наверняка есть. Или скоро будет — в Советской России ничего не бросают только потому, что не знают, как это сделать. Мы вон какую глыбу свернули, царя спихнули, бар да попов, беляков прогнали, интервентов — что нам какой-то там космос. Радий изучают, целый институт открыли, солнце… Погодите-ка… Отнести специалистам?

Я открыл было рот, чтобы мысль не потерялась, но товарищ Чеглок меня опередил:

— Так это получается, товарищ Толстой, чертежи лучей смерти ВЫ профессору Гриловичу принесли?

Толстой замялся: уж больно пристально мы втроем в него впились взглядами. Но, к его чести — оправился он быстро.

— Я. Знаете, обнаружил у себя под рукой чертежи некоего устройства, выдающего высокотемпературный луч, режущий сталь, как масло. Там что-то с параболическими зеркалами было связано… я не очень понял, если честно. Уже даже наметки романа в голове возникли, про этакого беспринципного авантюриста, этакого зловещего пикаро, но потом подумалось — а что, если на этой основе и впрямь реально создать луч смерти? Вспомнил, что не так давно познакомился с Михаилом Филипповичем, дай, думаю, отнесу ему, покажу. Если реально — пусть он сделает, я краем уха слышал, что он этой темой интересовался. Ну а если тут есть какие-то фундаментальные ошибки — моя рука, знаете ли, не гений и зачастую игнорирует объективную реальность — пусть тогда профессор подскажет, в чем они заключаются, я бы тогда их в романе, так сказать, завуалировал…

Я хмыкнул, подумав, что ремесло писателя чем-то похоже на ремесло мошенника: втюхать фрайеру выдумку, да так, чтобы тот в нее поверил. Разве что писатели честно признают, что это выдумка. Но поверить в нее клиент все равно должен.

— Так, — товарищ Чеглок на мелочи не отвлекался, он быстро и четко шел по следу, — Вы принесли профессору чертежи. Что он вам сказал?

— Сказал, что посмотрит, сразу дать заключение он был не готов.

— Когда принесли?

— Дней пять назад… да, в прошлый четверг.

Чеглок прищурился, он явно уже что-то понимал в произошедшем, или, по крайней мере, видел, куда повернул след.

— Чертежи вы ему оставляли?

— Да, разумеется, он мне их не вернул. Я как раз сегодня пришел спросить…

— Где профессор их хранил?

— Не готов сказать, при мне он их никуда не убирал, положил на стол, но, скорее всего — в несгораемом шкафе. Американский, фирмы Трамбулла, он в углу лаборатории стоит.

Шкаф действительно стоял в углу лаборатории — тело профессора уже увезли — черный, с начищенными до блеска латунными ручками и цифровой головкой.

— Код вы знаете? — спросил Чеглок у писателя.

— Откуда?

— Действительно, откуда…

Мой начальник наклонился над сейфом, достал из кармана карандаш и осторожно подцепив им ручку, потянул на себя.

Дверца бесшумно раскрылась.

10

— Нет, — вдова промокнула глаза застиранным кружевным платочком, — Миша никогда дверь не бросал открытой. Шутил, пусть там ничего ценного нет, но если какой-то вор приникнет — пусть он потратит время на то, чтобы сейф взломать, чем на то, чтобы найти наши серебряные ложечки.

В несгораемом шкафу — сейфе на американский манер — и впрямь ничего ценного не было. Бумаги с записями лабораторных испытаний, разлохмаченные журналы наблюдений, пробирки, коробочки и порошками.

Вот только чертежей параболической установки товарища Толстого там тоже не было. А вдова таки подтвердила — профессор их туда клал.

— Похоже, наш профессор вора прямо у шкафа и поймал. Тот его ножиком и ткнул, — подытожил Чеглок.

— Так воры на дело обычно без ножей ходят, брезгуют, — влез с замечанием я.