Классическая проза

- Вызiрнi на дарогу i палiчы машыны, колькi iх iдзе. - Дзве, - сказаў Коля, углядаючыся ў дарогу. - Кладзiся хутчэй пры мне i не варушыся! Дзве машыны з немцамi праехалi, i яшчэ яны ляжалi з гадзiну. Пачало змяркацца, i чалавек падняўся. - Дык дзе ж ты жывеш? - Нiдзе, - адказаў Коля. Сэрца яго калацiлася з радасцi. Ён зачапiўся за мэту: мэта яго чаканне бацькi - i надзея, усеабдымная, нi з чым не параўнаная, абнiмала яго. Чалавек дарма чакаў цэлы дзень: немцы ездзiлi толькi вялiкiм…

"И однажды, раскуривая отсыревшую сигарету под моросящим в ноябрьской ночи дождем, ты прозреваешь. До тебя наконец доходит, что одиночество, с которым ты отважно сражаешься уже четверть века, сражаешься, чтобы стать еще более одиноким и неприкаянным, это самое одиночество - одна из немногих вещей, реально существующих в странном простуженном мире, где ты обитаешь. Со многим и со многими ты уже простился. А сколько разлук еще предстоит... Дождь становится все холодней. Еще чуть-чуть, и его капли превратятся…

Она умерла. У нее были удивительно пышные волосы почти метровой длины – к ней подходили на улицах парикмахерши, уговаривали срезать и продать. Когда волосы запутывались, я часами их распутывал, боясь порвать хоть один волосок – это занятие нам очень нравилось. У нее были стильные клёши и хипповские фенечки на руках. Мы объехали автостопом всю Европу. Мы пили абсент в Праге и курили марихуанну в Амстердаме. Мы ночевали в нашей маленькой палатке, залезая в один спальник на обочинах немецких автобанов…

– А ты лечилась? – Лечилась. Бросила работу и лечилась. Муж добрый, трезвый был. «Посиди, – говорит он, – Танюша, дома да отдохни, полечись…» Сегодня, как закопала его, прихожу домой. А хозяин все описал и гонит. Ступай, мол, с богом! Все описал он: стол, самовар, перинку, сундук такой большой, зеленый и два платьица – одно голубое, а другое – красное, с цветочками, что к пасхе и троице сама сшила. Я и пошла. Иду, сама не знаю куда, и плачу. По дороге меня останавливает барыня и сует гривенник.…

Угольщик вскинул глаза на Швабру. – Слышишь?! Незабвенному!… Как на памятнике! Точно я покойник какой! – То-оч-но! – согласился Швабра. – А ты думал – не покойник? – вдруг набросился на него Нашатырь. – Я что, по-твоему, человек?! Труп, покойник! И ты труп, все мы, дикари, – трупы и живем в порту, как в могиле… – Ну, поехала!… Стара штука! Зна-а-ем! Ты вот лучше прочитай, что пишут. Нашатырь только теперь вспомнил о письмеце – вчетверо сложенной розовой и душистой бумажке и стремительно развернул…

Уголь выгружался в сотнях тысяч пудов. Подъемные краны, лебедки и кадки еле поспевали справляться со всей этой массой. Еле поспевала и черная армия угольщиков, снося всю эту массу в корзинах и на носилках на пристань. Еле справлялись и с хлопком, прибывавшим каждый день из Александрии в тысячах кип. А теперь! Раз-два в неделю привезут хлопок да заглянет «джон» за хлебом. Вечер. Тускло мигают в разных концах электрические шары, рассыпанные по пароходным снастям огоньки и глаза бортов – иллюминаторы.…

При всей фантастичности сюжетов пространство прозы Э. Диего – истинно кубинское пространство. Сельский и городской пейзажи, растительный и животный мир тропиков и архитектура – от колониальной до современной, гамма цветов и звуков, течение дня от рассвета, через нестерпимую жару и духоту, к сиесте, а затем к предвечерью и фантасмагорическим по раскраске закатам – все это Куба. И персонажи: простолюдины, бывалые люди, труженики, мастеровые, торговцы – узнаются как кубинцы, даже когда не называется…

Дольше нескольких секунд Маневр обычно не длился, но тут Гной замешкался – он подумал, что, наверное, если Алину сначала раздеть, а потом нарядить в металлическое бикини и железный крылатый шлем, то получится вылитая эльфийская воительница из игры Baldur’ Gate… Тут маленькие карие глазки Буры заблестели, а шепот стал громче. Улыбка Алины, наоборот, чуть померкла. Юрка замер, как парализованный удавом кролик. Серые очи (тут он понял, что, действительно, бывают глаза – и бывают очи) посмотрели на…

Еще какое-то счастье, слышите ли, нашему брату, что бог преподнес нам субботний денек - дар его щедрой руки. Как наступает суббота - вам меня не узнать, не сглазить бы, совсем другой человек! В пятницу пораньше возвращаюсь домой и первым делом из всех первейших дел - в баню. Там, не сглазить бы, парю свои бока так, что на мне обновляется шкура. Прихожу домой, свежий, горяченький, и застаю на столе два медных начищенных красавца подсвечника и две, не сглазить бы, больших халы, а умница рыба, не сглазить…

Есть, однако, на свете великий бог, и он спас правого. Он подал мне мысль, чтобы я тверд был как камень. Эти людишки, если вести себя дерзко, да еще говорить с ними, повысив голос, тотчас обмякают, хоть вей из них веревки. Так и было. Сейчас вы услышите, какой разговор произошел между нами. Передаю его дословно. Он. Как тебя звать? Я. Кого? Меня? Он. А то кого же? Меня? Я. Точно так, как значится в этих бумагах. Он. А как значится в этих бумагах? Я. А читать ты умеешь?…

Снизу доносится стук, отрывистая брань, свист, хохот, говор и слова удалой матросской песенки. Спустимся вниз, только осторожнее. Ниже, ниже! Свет ясного солнечного дня погас, и мы спускаемся во мраке, то и дело натыкаясь на всевозможные отверстия, трубы и рискуя каждую минуту свернуть себе шею. Где же наконец котел?! О, это «сердце» спрятано глубоко, глубоко! – Вам к шарикам? Сюда, направо, – раздается сбоку чей-то предупредительный голос, и перед вами вырастает черный как дьявол кочегар с теплящейся…

Витька заморгал глазенками, потянул носом, забарабанил сильнее зубами и нагнул голову. – А может быть, дядя Шкентель, в черном ящике? – опять надумал он. – Гм-м! Ты хочешь сказать: в сорном ящике. Ты говоришь дело. Там и тепло и мягко, не дует. Но там спать нам не пристало. Я отставной бомбардир, кавалер, в кампании участвовал, человек грамотный и притом корзинщик, понимаешь? А ты хотя и сморчок, но все же чистильщик котла, что-то вроде Володи, вроде механика, кочегара или трубочиста. Оба, выходит,…

Пришла пора мне взять себя в руки и утешать ее - Господь дал мне силы это сделать. Amor vincit omnia [2] . Но я до сих пор потрясен злодеянием старика; даже теперь, несколько месяцев спустя, не могу думать об этом без боли в сердце. Но была и капля блага среди всего этого зла: Анна понимала, что у меня нежное детское сердце, и я нисколько не стыдился того, что плачу. Скорее, стыдно было бы не заплакать. К тому же этот случай помог ей найти в себе силы, когда наступил настоящий кризис. …

Мама, как некогда, озаренная внезапным пламенем очажка, не казалась больше феей. По комнате двигалась изможденная, измученная рабочей жизнью женщина. И отец сейчас был угрюмее, мрачнее, и старший брат Федя с большой копной немытых волос на голове и черной впадиной величиной с орех на щеке, выжженной случайно брызнувшей в лицо струйкой стали. Отлетела душа, радость дома. Саня все больше уходил в свою тоску. Вытягивалось и без того вытянутое личико, тускнели и без того тусклые, бледно-синие глаза.…

Скрежетал зубами и несся в неизвестное, вон из человеческого мира, трамвай. 1918

А це ясує, що ми після довгого сну розбуркалися і починаємо очима водити, доводимо світові, що ми, як і другі, хочемо жити та того всесзітнього добра - культури намножувати. І на цьому шляху не зупине нас пророкування мудраків, бо творча сила ожила і рідну мову воскресила. А щоб наші мудраки знали, що то таке "рідна мова", то ми мусимо отут подати переклад невеличкого по розміру та безмірно глибокого по змісту твору великого письменника братнього нам народу Тургенєва, що ось що сказав про рідну…

____________________ А.А.Дельвиг. Сочинения Л., "Художественная литература", 1986 OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru ____________________ СОДЕРЖАНИЕ Купанье Отставной солдат (Русская идиллия) Начало ваяния КУПАНЬЕ "Вот и расплакался и не слушаешь старого друга: велика беда, Дафна не хочет говорить с тобой, при тебе не поет и не пляшет! Почти что плачет, когда Ликориса лукаво улыбнется, и обе краснеют, краснее вечерней зари перед ветрами. Взрослый ребенок, стыдись! Когда…

Надлежит нам, братья, чтобы мы, по мере сил своих, подражали великому тому учителю и пастырю и усердно, с любовью к труду, выслушали краткое сие словесное изображение продолжительной и вожделенной жизни его, равно повествование об обстоятельствах, собравших нас на этом месте. Я, недостойный, слезно молю любовь вашу, посочувствуйте слабости моей и пособите мне открыть уста свои при помощи Слова [божья], делающего бессловесных разговорчивыми и слабых сильными. И так, открывается слово о начале жизни…