Проза

— А еще говорят — женщина венец природы. Его длинное истомленное лицо и страдальческие глаза дали мне повод закончить эту сентенцию: — Женщина — терновый венец природы. — И верно! Чудно, чудно сказано. Потом, сделав еще несколько характерных замечаний о женщинах, он ушел. II. С Агнессой Чупруненко я познакомился в коридоре около телефонного аппарата, который был ею захвачен минут на сорок. В ожидании своей очереди, я нервно прохаживался по коридору, как вдруг около меня послышался стон.…

— Что? Кто хорошенькая? С каких это пор вы стали говорить комплименты? — Это не комплимент. — Да, да, — знаем мы. Всякий мужчина, преподнося комплимент, говорит, что это не комплимент. Чрезвычайно, чрезвычайно жаль, что она не видит моего лица. Я молчу, а она спрашивает: — Что вы говорите? Что ей сказать? Бросаю единственную кость со своего скудного неприхотливого стола: — Вы из дому говорите? — Какой вы смешной! А то откуда же? Что бы такое ей еще сказать? — А я думал, от Киндякиных.…

Сбоку стояла корзина с яйцами, лежал кусок масла, ваниль и какие-то таинственные пакетики. — Как твоя бедная голова выдерживает такие мозги, — кричал Громов, потрясая поваренной книгой. — Откуда ты взял, что ваниль распустится в воде, когда она — растение. — Сам ты растение дубовой породы. Ваниль не растение, а препарат. — Препарат чего? — Препарат ванили. — Так… Ваниль — препарат ванили. Подходцев — препарат Подходцева. Голова твоя препарат телячьей головы… — Нет, ты не кричи, а…

Приблизившись ко мне, агент смотрел на мои шевелящиеся губы, кивал одобрительно головой в такт моим словам, будто соглашаясь со всеми высказанными мною подозрениями и эпитетами. — И единственно, — орал я ему на ухо, — что тебе можно сделать — это по мордасам, как следует, отвозить!!. Но тут, оскорбительное слово «мордасы» причудливо делилось на две части: «мор» я произносил под оглушающей рев гудка, а «дасы» под мертвую тишину, потому что гудок прекращался так же резко и неожиданно, как и начинался.…

— Извините, не можем. — Гм… а в тюрьме у вас хорошо кормят? — Обыкновенно. — Вот это и плохо, что обыкновенно. Я должен обязательно отсидеть полтора месяца? — Конечно. — Извините меня, но я считаю это неправильным. Нужно, штрафуя, считаться с положением человека, Пятьдесят дней моей жизни считаются вами ценностью, равной двумстам пятидесяти рублям. То есть, один мой день оценивается в пять рублей. Но, знаете ли вы, милый мой, что ежедневный заработок, в среднем, у меня равняется пятидесяти…

Жена вдумалась в последнюю фразу и торопливо заявила: — Я и не считаю! — Еще-бы! — «Благословляю тот счастливый случай, который привел меня третьего дня в „Аквариум“»… Жена подняла голову и сказала, задумчиво улыбаясь: — Начиная с этих строк, бедняга совершенно теряет голову. Ха-ха-ха! Обрати внимание: он пишет — «Аквариум» в то время, как мы были в — «Аркадии»… Помнишь, тогда? До чего у человека все в голове перепуталось… — Может быть, он тебя спутал с кем-нибудь? — Чепуха! С кем…

— Что вы хотите этим сказать? — Хочу сказать то, что у нас не хватить крови, чтобы смыть с нескольких десятков тысяч страниц напечатанную на них вами бессмыслицу. — Ладно! Когда я прострелю ваше брюхо, вы узнаете, какая это бессмыслица! — Да, действительно. Можно сказать, что этот довод будет сокрушающим. а пока — прощайте. По коридору прямо, дверь направо. — Прощайте! Вы обо мне завтра услышите. — Постараюсь; напрягу слух до последней степени. II. Двое юношей — хранителей священных…

— Как же вы пошлете это заявление, — возразила горничная Нюша, — если я вчера из коробки на вашем письменном столе все почтовые марки покрала. — Жаль, — сказал инспектор. — Ну, все равно — поеду к полицеймейстеру, заявляю ему, потому что это дело — уголовное. Глава III. Инспектор оделся и вышел на улицу. Колокол звонил… Нищий подошел к нему и укоризненно сказал: — Вы мне уже третий год даете то две, то три копейки при каждой встрече. Где у вас глаза-то были? — А что? — Да я в сто…

Отец дружески хлопал ее по руке: — Ничего… Будущее покажет. Мне очень понравилась большая прохладная комната, сплошь уставленная белоснежными столами, солидный буфет и прилавок, украшенный бутылками и вкусными закусками. Глава II. Персонал «Венецианского карнавала». Штат прислуги был невелик (отец предполагал значительно увеличить его на будущее время) — слуга Алексей, повар и поваренок. Алексей обворожил меня своей особой: от него так вкусно пахло потом здорового, сильного парня, он был…

Мелкие детали: длинные пальцы рук, изящные пальцы ног, украшенные кольцами. Великолепно. Нет, вон та не годится. — Эта пусть уйдет, — отрывисто приказала царица, обращаясь не к красотке смешанных кровей с полными, пухлыми руками, а к Хармионе. Та жестом указала девушке на дверь. Антоний, знаток и ценитель женских форм, не любит «крестьянских» рук. — Запасные у нас есть? — нетерпеливо спросила царица у своей придворной дамы, зная, как тщательно и вдумчиво та готовится к любой…

10.45–10.55 — первая часть перемены. В школе тихо. Девятый «Б» ушел курить (уходят все, ну за редким исключением, и не надо на меня так смотреть! Я и есть то самое исключение!). 10.55–11.05 — Вторая часть перемены. Идет соревнование на «кто попадет бумажным самолетиком в открытое окно», из него следует викторина «идти ли вниз за самолетиками или сделать новые?», сорока двух листовые тетради превращаются в двадцати четырех листовые — нам лень идти вниз! 11.05–11.50 — Алгебра. Очередная старая,…

— Опять? Зачем? Тебе не надоело играть жизнями? Где твоя очередная жертва? — Там… Найдешь… приходит позже. — эти слова вдохнул ветер прямо в уши старику. — А еще божество… Старик вздохнул и увидел прямо под копытами своих лошадок девушку, раскинувшую руки, как крылья, будто бы она хотела полететь. — Позже, так позже, только не забудь. На вершине горы, прямо около обрыва Стояла тонюсенькая фигурка. Ледяной ветер играл с длинными седыми волосами, косые линии дождя стекали…

— Читал… В Риге губернатор оштрафовал газету за указание очагов холеры… Жена заплакала и побежала к тестю. — Мой-то… — сказала она, ломая руки. — Левеет. — Быть не может?! — воскликнул тесть. — Верное слово. Вчерась с утра был здоров, беспартийность чувствовал, а потом оборвалась печёнка и полевел! — Надо принять меры, — сказал тесть, надевая шапку. — Ты у него отними и спрячь газеты, а я забегу в полицию, заявку господину приставу сделаю. Иванов сидел в кресле, мрачный, небритый, и на…

Маркиз Оцупа слушал меня, призадумавшись. — Хотите пять миллионов? — Пять миллионов? — рассмеялся я. — Вы бы еще пять рублей предложили! Впрочем, если хотите, я вам за пять рублей отдам другую Россию, только поплоше. В кавычках. — Нет, — покачал головой Муляйнен. — Эту и за пять копеек не надо. Вот что... хотите семь миллионов — ни копейки больше. — Очень даже странно, что вы торгуетесь, — обидчиво поежился я. — Покупают то, что самое дорогое для истинного патриота, да еще торгуются! …

— Обыск, обыск! У нас обыск! — подпевали они в такт прыжкам, таким тоном будто радовались принесенному пирожному. Один, топая босыми ножонками, подбежал к офицеру и ухватил его за палец. — Здравствуй! Покатай меня на ноге, так: гоп, гоп! Отец сокрушенно покачал головой. — Ах вы, экспроприаторы этакие! Вы уж извините их… Это их в Одессе у меня разбаловали. Обыски у меня бывали чуть не два раза в неделю… ну, для них и не было лучшего удовольствия. Подружились со всеми… Верите — шоколад стали…

Вошел слуга и доложил, что хозяина вызывают к телефону. — Извините. Одну минуту. Оставшись один, Октябрист поправил галстук и строго посмотрел на лежавшую у его ног собачку. — У-у, дрянь этакая! Чтоб ты лопнула! Собачонка посмотрела на него равнодушным взглядом. — Только жаль, что визжать будешь… А то бы я тебе такого пинка дал, что ты к стене отлетишь. Пошла вон!! Черти тебя задери… Он наклонился и сильно дернул собачонку за ухо. — Гррр — громко зарычала она. — Ну, ну… Собаценоцка!…

— Кто лезет? — Все, что в земле есть. Поверите — в некоторых местах опасаются, что и фрукты могут дать урожай!! — Что вы говорите! Эх, хорошо говорил покойный Гоголь: урожай, кто тебя выдумал? II. Мужик Савельев стоял у межи своего поля и ругался: — Ишь ты! Ишь ты, подлая! Так и преть! У людей, как у людей — или градом побьет, или скот вытопчет, а у нас — хучь ты ее сам лаптем приколачивай! — Что ты, кум, ворчишь? — спросил, подойдя к Савельеву, мужик Парфен Парфенов. — Да что,…

И соврал. Решил, на всякий случай, запомнить. — А историю вы знаете? — Древнюю или новую? — Ну да, поновее что-нибудь… Как звали, например, того царя, у которого из живота дерево выросло? — Это не у него, а у его мамы. Снилось ей. Его звали Кир. — Вот, вот. А то, представьте, — обратился он к отцу, — был еще такой чудак: взял и высек плетями море. Как вам это нравится? — Да, вообще… Комичные эти греки были. Околоточный передвинул чернильницу и спросил Мишку с неожиданною строгостью:…

— Дык сказывали — к господину исправнику… — Дык сказывали! — передразнил его Чикалкин. — А ты слушай ухом, а не брюхом. Кто тебе сказывал? Я тебе, дураку, говорю — вези меня в полицейское управление, а ты к самому исправнику!.. Мало штрафуют вас, чертей. Заворачивай! * * * — Да, брат, — заговорил Чикалкин, немного успокоившись. — В полицейское управление мне надо. Хе-хе! Чудаки эти извозчики… ему говоришь туда, а он тебя везет сюда. Так-то, брат. А мне в полицейское управление и надо-то было.…

— Я не буду… — тихо пролепетал учитель. — Это… не я… Я не виноват… Это Тачкин Максим приглашал меня к себе на винт… Я и не хотел… а это он всё. Синюхин сердито хлопнул своей крохотной ладонью по кафедре. — Имейте в виду, господин Ихментьев, что я шпионства, предательства и доносов на ваших товарищей не допущу! Я не буду этого поощрять, как поощряли это в своё время вы. Стыдно-с! Ступайте на свое место и поразмыслите-ка хорошенько о вашем поступке. Тачкин Максим! — Здесь! — робко сказал Максим…