Рассказ

Все кошачье-мышиное коломенское сообщество лежало, пока Жоржик не поднимал из горы кошачьих телес круглую большую башку с прикушенным языком. Тут все вскакивали. Оглядев свой народ, Жоржик опускал башку на лапы, вновь погружаясь в дремоту. Все ложились. Периодически повторяясь, минут десять – двадцать…

…Мы ўжо ставілі ў куце й «пратэсы», псалтыр чыталі і псалмы пелі, — нічога, рады няма, усяліўся нехта ў хаце і не дае спакою. Ці не параіш ты чаго, a то хоць хату разрый… Архіп задумаўся яшчэ больш. Дачытаў пісьмо, дзе пісалася ўжо, што кароўкі, дзякаваць богу, пагулялі, малака даюць многа, жарабё…

— Вы можете не сомневаться, — проговорил он, наконец, каким-то странным, приглушенным голосом. — Это настоящий алмаз. В нем не меньше двадцати тысяч каратов. После огранки останется тысяч двенадцать. Да… «Куллинан», самый крупный из известных до сих пор алмазов, имеет всего три тысячи каратов, «Эксцельсиор»…

— Гм… четыре… маловато оно… Ну, да ничего, — выйдетъ, такъ ты у Бровихи попроси взаймы… тамъ, скажи, сосчитаемся… — Да ты ужь рази больно надолго, Антонъ Степанычъ? — спросила Матрена и въ голос ея послышалось безпокойство. — А я-то почемъ знаю, надолго-ли? Може на мсяцъ, на полтора, али больше.…

— Сэр, вам не трудно будет посидеть, пока самолет подрулит к зданию аэровокзала и остановится? — Разумеется, нет, — ответил он, но не сел. — Сэр, мы были бы вам весьма благодарны… — Вы — самая спокойная девушка, какую я видел в своей жизни, — заметил он. — Благодарю вас, но… — Вы шведка? …

— Теперь не умеют читать стихи. Гели вообще читают. Культура художественного слова утрачена. Это замечательная мысль— рассказать об опыте таких великих мастеров, как За- кушняк, Яхонтов, Сурен Кочарян… Он их всех слышал, знал лично. — Батюшка, какие стихи? Да он помирает! Как бы не пришлось на днях…

Вскоре после того, как Эль-Ларби перенес свои скромные пожитки в этот дом, опустела лавка. Это даже была не лавка, а просто выходящая на улицу комнатка с большой ставней вместо внешней стены и без прохода в дом. В любом арабском доме непременно есть такая лавка, а во дворцах, со стороны улицы, обычно…

— Так теперь-то чего ж после драки? — не подумав, сказал я. Александр Степаныч даже изменился в лице. Встревоженно этак глянул, будто огонь в избе увидел. — Почему после драки? Или ты имеешь в виду, что опоздал я? Так это ты зря. Я здоровый. Когда уходил, главный хирург Клавдия Алексеевна, она и оперировала…

Горничная в гостинице сообщила, что в его отсутствие звонили, сказали — позвонят поздней. Профессор слушал, склонив голову набок, по-птичьи. Горничная была пожилая, наверно, одних с ним лет. И, возможно, она тоже жила в этом городе тогда. Мыла, терла свои окна, крахмалила занавесочки, в то время как…

Они смотрели друг на друга. Он заворожённый её телом не мог отвести взгляд, а она же в свою очередь не могла не ответить ему взаимностью и мило улыбаясь, кружила вокруг него. Двигались они, словно слепые пытающиеся найти друг друга в темноте, каждый пытался взять другого за руку, но что-то мешало им.…

— Что вы говорите! Борсет — милая деревушка. Так вы решили завязать с газетным бизнесом? — Ну… я думал об этом. Я купил газету вскоре после войны, занимался ей восемь лет и не хотел бы закоснеть на одном месте. Нужно развиваться. Но конечно, все зависит от перспектив. — У вас есть семья? — любезно…

— Вы тоже играете, мистер Фостер? — Классику, — ответил Герберт. Тут я смог хорошенько его рассмотреть. Он был легкого телосложения, с круглым веснушчатым лицом и крупными зубами — такие часто бывают у позеров и умников. Мне не верилось, что он мог по собственной воле жениться на такой дурнушке,…

Я не трус и готов пожертвовать комфортом ради светлого будущего. И за сыновей я не трясусь. На войне я пережил немало боли и страданий, но всегда понимал: чтобы радоваться, сперва нужно погоревать. Но когда я думал о страданиях, которые человек испытает в космосе, мне было трудно увидеть за ними повод…

— Петер. Он говорит, моя мама была немка, а папа — американец, который сбежал. А еще он говорит, что мама бросила меня и тоже сбежала. — В его голосе не было печали, только растерянность. Петер был самым взрослым в приюте — хлебнувший горя старик четырнадцати лет, немецкий мальчик, который помнил и…

— Правда? — недоверчиво удивился Хайнц. Доктор Пауэрс помотал головой, пытаясь проснуться. — У меня мозги совсем набекрень съехали. Это Суза, я перепутал вашу жену с женой мистера Сузы. Они пришли к финишу вместе. Нетман. Вы ведь Нетман. Простите. У вашей жены проблемы с костями таза. — Это от…

Ничего особенного в этом шуме не было — неровное шипение, словно у проколотой шины. Предполагалось, что шум будет звучать в эфире пять секунд. Когда сигнал прекратился, мы с Фредом неожиданно принялись ухмыляться точно пара идиотов. Я чувствовал себя совершенно расслабленным, по телу бегали приятные…

Я не застенчив. Проблема вовсе не в этом. Я знал, чего хочу, и созрел, чтобы этого просить. Да что там, я предлагал ей по нескольку раз в месяц. — Пэт, кончай ломаться, выходи за меня замуж! Как-то раз вечером, после очередного предложения она даже глаз на меня не подняла. — Ах, какой ты романтик,…

— Да ладно, — сказал он, — я его и не замечаю вовсе. Он давно стал частью меня. — Ты последнее время ужасно усталый… как выжатый лимон, — заметила Хейзел. — Вот бы проделать в мешке маленькую дырочку и вынуть несколько дробинок. Самую малость. — Два года тюремного заключения и две тысячи долларов…

Памятник потом убрали, но он по-прежнему стоит на южном побережье, где рано или поздно попадет в окружение новых оскорбительных гнусностей. Честь танка осталась бы незапятнанной в Барнстейбл-Виллидж, но деревня наотрез отказалась его принимать. Это у деревни такая политика: никогда ни с чем не соглашаться.…

— Откуда… откуда ты сбежал? — Из Форт-Брэгга. — Это в Северной Каролине? — спросила она. — Верно, — ответил он. — Рядом с Фейетвиллом — это где маленькая Скарлет О’Хара ходила в школу. — Как же ты сюда добрался, Ньют? Он помахал рукой с оттопыренным большим пальцем. — Два дня на попутках.…