Русская классическая проза

— А может быть, у ней муж ревнивый, так без вуали-то да при улыбках и не позволил сняться. «Не хочу, мол, чтоб на твое голое лицо всякий буркулы пялил». — Это не для того, — поясняет священник. — А просто художник хотел показать избыток своего искусства. — Какое же тут, ваше преподобие, особенное искусство? Взял да и замалевал лицо. — В том-то и дело, что тут лицо не замалевано, а проскваживает сквозь тюль. Это труднее изобразить. — Никакого тут труда нет, кто что умеет. Живописец, так он…

— Не кощунствуй, Кузьмич, не кощунствуй! — Пожалуйте наверх! Чиновник взбирается по лестнице, но вдруг в это время раздается звонок. Двери квартиры распахиваются, и на пороге показывается «сам», в сопровождении камердинера, который несет какой-то сверток. Голова особы трясется, губы как бы пережевывают жвачку, ноги шагают как поленья, без сгибов. Другой лакей опережает особу и бежит вниз к карете. Швейцар выпрямляется. Чиновник как бы замер и прижался к стене. Особа наводит на него лорнет. …

А девушка между тем плачет да плачет. — Настасья! Ты это что глаза портишь? — кричит на нее отец. — Я ведь из веника и прутьев понадергаю, не посмотрю, что тебе семнадцатый год. Вспомню и старину. Чтоб живо веселые улыбки и игра глаз! А в прихожей опять возглас: — Получите из овощенной лавки! Купец Огузков прислал. — Да одевайся же, тебе говорят! — топает на дочь мать. — А вот мы с нее сами это платьишко сдернем и открытое наденем! — угрожает тетка. — Послушай, Андревна, ты не сказала ему,…

— Не могу-с. Восемнадцать рублей, ежели хотите, я возьму, а дешевле, ей-ей, нельзя. — Ну, значит, не рука, разойдемся. Был бы пьян, так купил, потому в хмельном образе я назло жене и сторублевые зеркала бил, а теперь тверезый. Разойдемся. Адье, господин немец. Ой, бери красненькую с блажного купца! Красненькая большие деньги. На нее к Пасхе три окорока ветчины купить можно да пару десятков крашеных яиц. Торговец молчит. Купец и купчиха отходят. Против большой птицы стоит лакей в ливрее и с…

— Супротив какого города бомбардировка-то? — спросил рыбак артельщика. — Супротив Макао. — И про город такой что-то не слышно было. Видно, тоже махонький. — Нет, город такой есть. Я слыхал про него. В честь вот этой самой игры в макао прозван, что по клубам играют. И большой, богатый город. Там все шулера живут. Награбят деньги по клубам и по ярмаркам и сбегут туда. Китаец тоже хоть и с бабьей косой ходит, а хитер, чувствует, где денег много, ну, туда и лезет. — Ежели там шулера в этом самом…

* * *. Вчера меня смотрлъ въ Прикащичьемъ клуб мусорщикъ. Это очень старый купецъ съ шишкой на носу и я очень рада, что онъ напился съ папенькой и обругалъ его сволочью. Весь вечеръ танцовала съ очень пріятнымъ кавалеромъ. Онъ блондинъ съ брюнетнымъ отливомъ и два раза назвалъ меня бутономъ, а маменьку величалъ мадамой. Разсказывалъ, что служитъ кассиромъ въ банк и получаетъ восемь тысячъ, а также просилъ, чтобъ я приходила въ Воскресенье въ Лтній садъ, посл чего повелъ меня на хоры и украдкой поцловалъ…

Прощайте, моя кралечка. Цлую васъ въ уста сахарныя. Рядовой Захаръ Ивановъ. V. Другъ мой, Захаръ Иванычъ! И приходите завтра вечеромъ ко мн. Господа наши дутъ въ гости, и я буду дома только одна съ горничной. Ахъ, какъ я скучаю объ васъ, дв недли не видавшись. Все думаю, что будетъ война, и тогда васъ угонятъ. Сердце такъ и ноетъ объ васъ. Что я тогда буду длать? И посылаю вамъ рубль серебра, что вы у меня требовали, а также возьмите у товарища вашего Никифорова двугривенный денегъ и мой ситцевый…

— Если ежели ты, черкесская твоя харя, да «Персидскій маршъ» завелъ, такъ я теб покажу анафем! — сказалъ онъ. Служитель отвернулся и пустилъ органъ. Раздались звуки «Персидскаго марша». Гость побагровлъ и принялся ругаться. Слышались слова: «чортовъ сынъ, мерзавецъ, подлецъ, блюдолизъ, хамское отродье, чортова перечница», и т. п. Служитель молчалъ и стоялъ въ отдаленіи, закрывши лицо салфеткой. Перебравъ весь словарь ругательныхъ словъ, гость крикнулъ. — Ардальонъ! ежели ты, свиное твое рыло,…

— Нтъ, это дорого… — Вы пожалуйте… Дворникъ ведетъ наемщиковъ наверхъ. — Осторожне-съ, тутъ ступеньки шатаются. Прошлый годъ жильцы сахаръ кололи, такъ разшатали. — Что это у васъ круги на потолк? Врно протекаетъ? — Это точно, что протекаетъ, только мы клееночкой заколотимъ. Вдь въ лтнее время, сударыня, только-бы отъ солнца укрыться. — И обои оборваны. Смотри, вся стна голая… Доски видно… — А это по осени мои ребятишки баловались. На змй имъ бумага понадобилась, вотъ они обой и надрали.…

— А затем, милый человек, что торговец подати городу платит. Семь шкур с него сходит. На его деньги фонтал-то построен, а ты ему копейку пожертвовать жалеешь, — замечает купец в длинном сюртуке. — Мы и не жалеем, а только к слову… Да что ты торговца-то защищаешь? Торговец свое завсегда возьмет. Квасу у него меньше брать будет, так он на треске на нас насядет. — Струве, поди, фонтал-то строил? — спрашивает кто-то. — Отчего же Струве? Может, кто и другой. — А оттого, что он сих дел мастер.…

— Как отца-то твоего звали? — спросил он. — Господи! Опять оскорбление нашему чувствительному сердцу! — всплеснула руками сибирка. — В жизнь не поверю, чтобы вы тятенькино богоспасаемое имя запамятовали. Человек вам четыреста пятьдесят рублей по векселю должен остался, а вы имя его спрашиваете. — Не хорохорься! Не хорохорься! Печенка с сердцов-то лопнет! Ты думаешь, что у меня только и долгов, что за твоим отцом! Делов-то страсть! Помню, что был Запайкин по фамилии, а имя забыл. — Зиновий…

— И зачем это только сюда с ребятами пускают! — восклицает он. — Здесь присутственное место… — Это вы, ваше благородие, действительно… Детскому сословию здесь не место, потому самая крикливая нация, — откликается купец. Но баба уже воет над ребенком, а тот так и заливается… — Эй, тетка, ребенка-то бы следовало дома оставить, — продолжает он. — Да не на кого, голубчик, не на кого. Неужто бы я на себя такую муку взяла? — отвечает баба. — Мы, прачки, изволите ли видеть… Все наши бабы на реку…

Конечно, в жизни товарищей были разные моменты. Случалось, что в одно и то же время у каждого оказывалось по совершенно новому пиджаку; одно время в комнате фигурировал великолепный чёрный сюртук, из хорошего сукна. Но все эти вещи были случайны и очень скоро сплавлялись в кассу ссуд или просто на толкучку. Висевшие же на стене брюки были постоянным украшением комнаты. Они были совершенно необходимы, это было признано раз навсегда, и поэтому судьба их была обеспечена. Камзолин проснулся на диване,…

— Да? Представьте, я тоже только семь рублей могу… Так именно и искал. — Трудно найти такую! — заметил я. — Я вот уж третий день шляюсь. Совсем нет маленьких комнат. — Третий день? А я уж неделю взлетаю в пятые этажи… Послушайте, вот идея! А впрочем, извините, вы… вы студент? — Да, я студент. — Какого курса? — Я только что поступил. — А на каком вы факультете? — Я поступил на естественный. Но потом переменю. Может быть, медиком буду… — Гм!.. представьте. я тоже. Так что, выходит,…

— Да, так я того, Леля… гм… — бормотал он, глядя на часы. — Мне нужно торопиться на вокзал… — Скажите, пожалуйста, какие нежности!.. Я предчувствую, что ты его притащишь к нам, и предупреждаю вперед, что совсем этого не желаю. У нас не постоялый двор… Радостное настроение Авдея Семеныча как-то сразу погасло. Ведь он уже вперед уступал гостю свой кабинет. Пусть бы пожил, недельки две можно было бы и потесниться. Но у Елены Павловны были специально петербургские нервы, и она не выносила присутствия…

— Много слышал о вас… да… — шепеляво говорил Иннокентий Павлыч, тогда еще молодой, но уже обрюзглый от полноты человек. — Да, много… Мне будет приятно работать вместе с вами… да. Близкими людьми к владельцу тогда были один остзейский барон и польский граф без титула. Насколько добродушно отнесся сам владелец к своему заводскому самородку, настолько высокомерно встретили его эти приспешники. Они даже не подавали ему руки, и Сократ Иваныч сразу понял, какую борьбу ему придется вынести с этими случайными…

— О Мансветове. — Да, да… Извините, захлестывает у меня иногда, потому что и стар, и дряхл, и обременен летами… Говорил уж я, кажется? Да, так о Георгии Самсоновиче речь идет. Был такой случай у меня. Я смотрителем каторги был, так раз ночью и докладывают, что в общей камере произошло убийство. Конечно, сейчас следствие, розыски, но ничего обнаружить невозможно. Известно, каторжные… На следующий день вызываю к допросу всю камеру. Следствия у нас производились тут же, в конторе. Ну, выстроили в…

— Не избывай постылого, матушка, приберет бог милого, — ворчала ведьма. — Вот вы всегда так, маменька: сами накликаете беду. Недавно опять проклинали невинных младенцев… — У, змееныши… — шипела ведьма, страшно ворочая своими мутными глазами. — Мало их проклясть… да. Надо было случиться так, что и Коля и Варя действительно умерли, умерли от тех безжалостных детских болезней, бессмысленных и обидных, как самая величайшая несправедливость. Еще накануне шалун Коля за общим чаем с удивительной ловкостью…

Поднятый разговор об экспедиции, затеянной председателем земской управы Костылевым, как доктор и предчувствовал, закончился следующим супружеским диалогом: — С нами примет участие Люстиг, — вскользь заметила она. — Не может быть? У него блуждающая почка… Это не целесообразно… Виноват, я только теперь догадываюсь, для чего ты сшила себе зеленую фланелевую мужскую блузу… — Оставь, пожалуйста… Ты ничего не понимаешь. У тебя всегда найдется какой-нибудь паллиатив… Образование Дарьи Гавриловны…

— Уж Гаврила Семеныч знает, он всю округу наскрозь знает… — Чего же тут не знать? — скромно отзывался Гаврила Семеныч. — Всем известно, слава богу… Кто не знает, отчего разорились Курчаевы? И очень просто… У них золото шло гнездовое, а они разведку закатили по всей россыпи шахматом. Ну, где шурфом-то угодишь прямо на гнездо?.. Бились-бились, денег издержали уйму, а под конец и обессилели. Тыщ пять проработали, а потом едва за пятьсот рублей продали прииск. Мелькову. — А тот близко восьмидесяти…