Советская классическая проза

– Ну, как я был? Совсем не гожусь, правда? – Нет, ты держался молодцом. До третьего раунда... – Да, в третьем раунде я выдохся. Но знаешь что? На первенстве города я у Юрки выиграю. Даю тебе слово! Она притронулась пальцами к его руке. – Алеша... – В лице ее вновь мелькнуло сострадание, и он разозлился. – Что? – Я хочу сказать... Зачем тебе этот бокс, Алеша? Тебе и так трудно. У тебя и времени нет тренироваться как следует. – Есть у меня время. И вообще это мое дело. – Алеша, милый...…

В тысяча девятьсот тридцать первом году меня призвали в армию – за два месяца до того, как образовалась республика. Через год я демобилизовался и вернулся в деревню. Я уже был коммунистом. Потом очень скоро я уехал в Мадрид и поступил в школу. Мне было двадцать три года, а я учился с мальчишками двенадцати лет. Они смеялись надо мной, но я учился. Я хотел стать пожарным. Пожарные хорошо зарабатывали, и мне нравилась их форма и то, что их все уважали. Но стать пожарным было не просто, надо было выучиться…

Маяк на крыше заметила Гошкина мать. — Да вы знаете, зачем красный свет зажигают? — растерявшись, спросила она. — Ну, там на стройке или на шахте. Это когда люди работают отменно, когда дело всех радует. А разве у нас так? — Мы для людей сделали… Чтоб не заблудились, на свет шли, — принялся объяснять Гошка. — А что люди у нас на ферме путного увидят? Одни непорядки. Нет-нет, и не конфузьте нас с Ульяной, погасите скорее… Но маяк погас сам: ночью порыв ветра оборвал провод и опрокинул фонарь.…

— Кто идет? — надо было всегда отвечать: — Обыватель! В канцеляриях и участках, как и подобает, били людей, особенно ярыг, жестоко и совершенно, специалистом был околоточный Бабочкин. Кабацкие ярыги собирались у казенки спозаранку, садились на травку и терпеливо ожидали открытия. Проходили, осенясь крестами, купцы. Пробегал с реки с удочками страстный рыболов отец благочинный Левкоев, спешил с ключами в ряды, открывать епархиальную свою торговлю: благочинный Левкоев человеком был уважаемым,…

Над безмолвными полями проходила луна, — не спала, верно, этой ночью Ксения Ипполитовна Енишерлова. II День пришел белый, прозрачный, холодный, — тот, в которые дышится паром, и на деревья, дома, изгороди садится иней. На деревне дым из труб пошел прямо, сизый. За окнами был опустевший сад, лежала деревушка, придавленная снегом к земле, дальше шли белые поля, овраг, лес. Небо было бело, воздух — бел, солнце не выходило из белых же облаков. Заходила Алена, говорила о хозяйстве, ушла…

Третьим человеком на станцию был назначен Николай Сомин. В штатном расписании он числился как повар-механик. По стажу работы на полярках он мог бы давно уже быть начальником одной из них, но мешала ему одна небольшая слабость, свойственная, впрочем, и многим другим людям. От поездки на станцию Сомин пробовал отказаться. Ровно год назад он запоздало женился на блондинке из продуктового магазина. У блондинки имелась дочь. Эдакое шестилетнее существо, отец которого числился в неизвестных. Сомин не…

И мать и отец были связаны с подпольем, и оба были расстреляны, но это он уже хорошо помнит, тогда ему было уже восемь лет. Он помнит замученную весеннюю ночь, когда мать в темноте (он навсегда запомнил ее белое испуганное худое лицо с сумасшедшими глазами) быстро одела его и, выталкивая во двор через заднюю дверь, твердила быстрым сумасшедшим шепотом: — Беги! Беги! Беги, сынок! Милый, родной, скорей! Скорей! — Куда, мама? — спросил он тогда, оглушенный происходящим, улавливая в темноте какое-то…

Два мужика были пожилые, сивые. Третий же им в сыновья годился – лет под тридцать, самое большее. Черная щетина на давно не бритых щеках, обвисшие усы, глубоко запавшие колючие, настороженные глаза. Он и одеждой отличался от товарищей: под азямом – солдатская шинель, на голове – островерхая буденовка. Усталые, сердитые конвоиры, согнав со скамейки перепуганных монашек, усадили арестантов и сами сели по бокам, закурили. – По хлебу ай бандиты? – деловито спросил у конвоира сидящий рядом старичок…

Все тундровое пространство от горных отрогов Хребта до Морского побережья наливалось космической музыкой собачьего воя. Создавалось впечатление, что вместе со стаей выли дальние и ближние собаки, жители холодных стран и обитатели жаркого юга, где никогда не замерзает море и снег лежит только на вершинах высочайших гор. Собачий вой то затихал, почти умолкал, вдруг снова обретал силу и напряженность и заново обрушивался на притихшую Землю, заполняя все вокруг, не оставляя места никакому иному звуку.…

Познакомился я с Захаром Николаевичем примерно год назад на городском собрании книголюбов. Сидели мы рядом, во время скучного доклада о роли книги в жизни человека разговорились. Он интересуется исторической литературой, я — поэзией. Он мне свою библиотеку предложил посмотреть: может-де, что и понравится, может, какую книгу Захар Николаевич и уступит… Ну, а позже, когда ко мне он явится, я в долгу не останусь. Стали перезваниваться, все чаще встречаться и, можно сказать, подружились. 2 …

— Да что с этими суксисками? Чевой-то, мольця, олесек не везут?.. Маша с детства знала этот анадырский диалект. Ей стоило потом больших усилий отучиться шепелявить, вставлять в русскую речь странные, но, казалось, совершенно необходимые словечки, давно потерявшие изначальное свое значение. …13 января 1920 года посланцы ревкома добрались до селения Усть-Белая. Недалеко от тех мест кочевал Машин отец, владелец громадных стад; гордый и сильный Гатле. Он еще ранней осенью предусмотрительно угнал…

Спрашивают об убитом. Он отвечает очень уклончиво. Ничего путного нельзя добиться. Наконец, сознался. — Я его ни разу не видал. — Как не видали? Он у вас уже пять месяцев живет! — Извините! Я шесть месяцев без просыпу пьян. Как сукин сын, извините за выражение. Оказалось, действительно все время пьет. Днем в трактире, вечером возвращается — спать. Ночью проснется, хрипит: «Водки!» Жена ему вставляет в рот горлышко бутылки. Утром проснется, опять: «Водки!» Встанет и идет в трактир. Дома только…

Нравственный багаж — вот основная ценность, что привезли домой в своих вещмешках фронтовики. Все они, вернувшись на родину — в Ленинград или Баку, в Белоруссию или Магнитогорск, — к семье, близким, могли сказать: «Я шел к тебе четыре года...» В живых и полнокровных образах выражены высокое чувство долга советского человека, ощущение себя и в мирной жизни воином, верность святым законам солдатского братства. Особенно выразительно, взволнованно передано это в рассказах «Нет ничего дороже», «Вчера была…

«Природа — основа дела. Эти воспетые пригорки и ручейки — не только полевая поэзия. Ими можно поить почву, коров и людей и двигать моторы». В виду дымов села Каверино дорога пошла над оврагом. В овраге воздух сгущался в тьму. Там существовали какие-то молчаливые трясины и, быть может, ютились странные люди, отошедшие от разнообразия жизни для однообразия задумчивости. Из глубины оврага послышалось сопенье усталых лошадей. Ехали какие-то люди, и кони их вязли в глине. Молодой отважный голос запел…

— Ого, — отдуваясь, проговорил он. — А ты думал как? — засмеялась дворничиха. Была она не очень молодая, но, видать, веселая, разбитная и все понимающая женщина. Лицо круглое, нос вроде Васькиного — репкой. Стоит над повергнутым Васькой, не уходит. — А ты ушлый. — Нет, — ответил Васька, — я — одинокий человек… — От кого же ты бежал, одинокий человек? — Я не бежал. Я шевелился для сугреву. — Для чего? — Продрог я. Грелся. — Согрелся теперь-то? — Ага. — Васька поднялся. — А вы уж так…

Готовые формы ставили на конвейер, и они проходили под ковшом с жидким металлом, который сюда подвозил подъемный кран. Потом конвейер сбрасывал залитые формы на металлическую решетку, которую трясло так же, как формовочные станки, и земля из форм выбивалась, выкрашивалась, уходила вниз, под решетку, а металлические детали, еще малиновые от огня, еще не как сталь, не звонко, а глухо звучащие, крючьями отбрасывались в сторону. Формовщики и литейщики работали быстро, зарабатывали хорошо, получали молоко…

Вторую неделю выл сирокко — неутолённо, неудержимо беспощадно. Всё начинается с сирокко. И первой запротестовала гордость пансиона и сладостное утешение хозяина сеньора Розетти румынская княгиня m-me Стехениз-Мавропомеску, чью фамилию итальянским губам никак не произнести, но от каковой на таких же губах круглоголового, круглолицего и круглоногого Пипо Розетти играет и радуется постоянная сахарная улыбка. О, нет, не приторная, не нарочитая сладость, а искренняя, от души идущая, от самого нутра…

В Калинине я встретился с директором местного торфотреста- я когда-то знал его отца. Сам директор посидел в 1937 году года два в тюрьме, и хотя ему обошлось все благополучно — некоторое понятие о законности того времени он составил. Директор устроил меня не в Калинин, там жить мне было нельзя — город велик — и не в «своих» торфопредприятиях, а из осторожности — в строительное управление, где начальником был его хороший знакомый. Я много раз ночевал у директора, познакомился с его женой, с сыновьями…

- Ультразвуковий?… Просвічувати? Прокіп Гордійович склав на купу папери, посунув на край столу. - Щодо операції… Хто може достеменно сказати: важить чи не важить. Така склалася думка. Хоч взагалі майже всі хвороби прогресують з часом… Апарат… - живе зацікавлення тріпотіло вогником в його мінливих темно-сірих очах. - Ви знаєте, отакий збіг… Я теж морокую над чимсь подібним. Тільки мені - просвічувати не сталь, а значно м'якіше… А може, й твердіше. Людей. Ну ж, ну… Цікаво, від чого ви танцюєте. В…

— Ну как? — нетерпеливо спросил он и вдруг рассмеялся. — Не похож, да? — Не похож, — ответил я. — Не знаю, не уверен, вы это или не вы? То есть я имею в виду, вы и мой сосед по комнате — это одно и то же лицо? — Одно и то же, можете не сомневаться. — Ну и чудеса бывают на свете! — развел я руками. — Вот уж никогда бы не подумал, Павел Алексеевич, что вы моряк, да к тому же и капитан дальнего плавания. — Д-а! — воскликнул Усачев весело. —…