Современная проза

и на каждом на плакате надпись: Зверь любит тебя! Inferno nigredo Орфею награда в Москве киммерийская ночь. Слышу, матушка в окошко мне стучит, это сердце мое страждет и стучит, иллюминасьонной красоты тонущего города черты. Знает в Бельгии компьютер про меня и про тебя, я скажу, как Папе Лютер, помни: Зверь любит тебя! Скрепя сердце обручами, не жалея, не любя, наслаждайся без печали,…

больше. И думать лень позже о нем. Точней, времени нет. Ничего нет. Разве что душу тронет что-то вроде войны, лепящей кровь и родину, или триумфа матери, в родину влившей кровь. Только они хранят день этот, лето, всю жизнь в мелких июньских цветах и в перезревших звездах, обесцвеченных светом. Хрупкому танцу подвластен выбор памятной даты и соцветьям резным. Слезы льются напрасно, дух непоколебим.…

Лейтенант стоял на ступенях дворца с обнаженной саблей в руке, солдаты подносили из подвала ящики, вахмистр доставал очередную бутылку, и лейтенант громко зачитывал этикетку, словно объявлял приговор. Затем он сносил саблей горлышко, пробовал содержимое, высказывал мнение о вкусе вина и передавал бутылку по кругу. Другие уланы также выносили свой вердикт, после чего крушили бутылки саблями на лету — пить уже было некуда. — Хороша винцо, мусью? — заискивающе спросил француза один из мужиков,…

если не круглое сиротство. Забудь былую нелюдимость, душа, и честно отработай свободу как необходимость пожертвовать своей свободой.                              *      *                                * Несчастье — частный случай счастья, нечастый случай. Посему, улыбкой нежною лучась, я навстречу выхожу ему и слышу: бьются крови волны о берег. На краю веков не все ль равно, чем сердце полно так, что глаза…

и кого от страсти господь упас, постепенно стал холостая тень, уберегшая свой золотой запас, а точнее — деньги на черный день. 2 Что есть вина, ma belle? Врожденный грех? Проступок? Рождественская ель? Игрушка? Хлипок, хрупок, вступает буквоед в уют невыносимый, над коим царствует хронограф некрасивый. Обряд застолья прост: лук репчатый с селедкой норвежскою, груз звезд над охлажденной водкой, для юных нимф — портвейн, сыр угличский, томаты…

И сперва умирают очки и чашки. Чуть позднее — запонки и рубашки. И, в аутсайде в скором (коль то — из драпа, та — из фетра, — хором ), — пальто и шляпа. Умирает стул, умирает кресло. Чтоб ни в коем ракурсе не воскресло очертанье то… и (уже без боя) умирает зеркало голубое. И ничто не дышит. И только книги (все равно — ты сам, Сирано, Карнеги) — как невесты вечные… (ибо эти умирают дольше всего на свете).   …

Я — то, что по кольцам к плодам текло, Питая добро и зло. Не отличая зла от добра, Меня берегла кора. И ты солгал, что я вышла вчера Из твоего ребра. 5 декабря 2006.   *        *   &nb p  * Нет одиночества, есть одинокий дом. Нет пустоты, поскольку она — объём Дома, в котором ты перестала считать Время, посматривая на часы, Дома, в котором светящаяся тетрадь — В россыпи букв, что в каплях черной росы.…

У нас в глазах стояли слезы, И это будет наше алиби, Прямой ответ на все вопросы. Большая восьмерка Мне приснилось, что я с госпожой Бернадет Ширак Говорю о Набокове, Вырице и Париже И какое-то слово хочу — не могу никак Вспомнить и заменяю другим, что лежит поближе, А по левую руку, притихнув, сидит жена Президента Канады — мечтательная блондинка Лорин Харпер — и ей подливают в бокал вина, Сон есть сон, и мы чокнулись с нею, и…

Лишь облака прольются, лишь облака. Сад зарос и стал дебрями непроходимыми. Вот и совсем не вижусь с друзьями любимыми. Нет, нам друг к другу, пожалуй, никак не пробиться — Так мне по крайней мере думать легко… Сладким забвением пахнет трава душица, Памятью терпкой пахнет цветок левкой. 13 июля 2007. *     *     * Я тебя увидала в дверной глазок И навстречу тебе распахнула дверь: Говоришь мне, что ты, как перст, одинок, …

                                                Писаревым, дурёхой. Летней ночью сидел, как чучело,                                                 на огороде в шубе. Разливал самогон по шкаликам:                                                 — Ты меня только кохай. — Порой не владел тормозами                                                 и сутки лежал в отрубе... Нам выпало быть близнецами                                                 в недружелюбном…

Вздохнешь и полетишь, еще робея…   *        *   *                                С. Любаеву. Я долго к зренью привыкал, Оно во мне как будто зрело, Когда в толпе живых зеркал Я озирался оробело. Я вырастал, но много лет В порывах льющегося света Еще я видел не предмет, А облако вокруг предмета. Как поздно мне открылся мир! Как будто только я проснулся, Как будто вправду серафим Крылом моих ресниц коснулся.…

— Этих срочных сообщений в день приходит полсотни, — проворчал директор. — Мне кажется, это очень важное сообщение, — произнёс конструктор, глядя на экранчик наручного коммуникатора. — Репортаж с космодрома прерван, журналисты в перебой кричат о нападении на космодром, о захвате заложников. Чушь какая-то… Я же получил сообщение, что старт «Марсианина» состоялся две минуты назад. Коммуникатор, установленный в кабинете главы космического ведомства был защищён от прослушивания, а изображение с экрана…

Родительская суббота. Деревенские старухи все как одна собираются на кладбище. Соседка Маша просит: — Подержи мою собаку, пока я поеду, а то ведь она, дурёха, под автобус кидаться станет. А как автобус уедет, ты её выпусти, пусть бегает. Машина собака — крошечный чёрный кобелёк дворянской породы. Зовут его, кажется, Лапка, но при Машином выговоре чище всего слышится Тапка, хотя, под настроение можно и Тяфкой назвать и Тяпкой, и по всякому иному. Кроме Тапки у Маши никого нет. То есть, имеются,…

Её первый исступленный крик расколол сказочную тишину. Затем он повторился еще раз и был подхвачен воем волков где-то вдали. Он, не помня себя, пробормотал приглушенным голосом: «Кричи… Кричи… Кричи…», — и начал кричать вместе с ней, повторяя её стоны. Это были крики боли, изумления, девственности и наслаждения жаждущей мужчины женственности, которым вторил хрип мужского начала, стремящегося к женщине, лишь однажды запечатленной в книге его судьбы — в день его появления на свет на этой многострадальной…

Он спать в конце концов сюда приехал или рыбу ловить? Выспаться и дома можно. Или завтра днем. Благо, времени полно. Днем все равно жара, делать нечего. А если не поехать сейчас, то живец до завтра наверняка пропадет. Зря, что ль, ловил? Да и на донки, может, кто попался — снять надо. Целый день же не проверял! В общем, надо ехать. На-до! Нечего сачковать! Подгоняя себя этими бодрыми мыслями, Федор взял стоявшее в стороне ведерко с живцом и начал медленно, не спеша, спускаться по тропинке вниз…

– Мы быстро выведем из автопарка всю тухнику… – Его глаза глупо расширились, он близко к лицу поднес бумагу и еще раз прочитал: – Тухнику… Робко взглянул на ротного, – это он написал ему выступление и, видимо, из-за спешки допустил досадную ошибку. – Наверное, Переверзев, технику, – подсказал ротный, подбадривающе, но все же строго улыбнувшись. – Точно, товарищ капитан! – засмеялся Переверзев, потирая загорелую плотную шею. За Переверзевым вышел ефрейтор Богданов, и красиво, долго, без бумаги…

Как быть? Честный, порядочный человек знает – все равно нужно выбрасывать на ветры жизни флаги действия. Например, поступать так, как в отрядах Наумова: на опушке леса за Иркутском его дети как-то обнаружили незаконную свалку. По бумажкам из кучи выяснили – с такого-то завода мусор. – Что, опять самим убирать? – Нетушки! Давайте-ка взрослых повоспитываем! Звонят на завод директору: так и так, что же, уважаемый, загаживаете лес? Возмущается директор: зачем наговариваете? Быть такого не может!…

У тоненькой Кати папа в заключении, уже двадцатый год. Выйдет человек после очередного срока, месяц-два подышит на воле, обберет или изобьет кого – и снова, как говорят, на отсидку. Братьев и сестер у Кати восемь, все – по интернатам и детским домам, потому что мама психически ненормальная: муж зашиб молотком и испинал. Катя родилась хроменькой. Отца посадили. Так и живут в законном браке: муж и жена вроде бы, и дети рождаются совместные, а – жутко становится, когда вдумаешься, что у них за жизнь.…

– Да уж так весь мир лет сто одевается, сердешный ты мой Критикунчик, – ласково отбивался старший, обнимая брата. Критикунчиком Неборакова-младшего с детства величали в родне. Потом Александр Ильич спросил, с важностью повертывая в руке блестящей карточкой: – Не вижу, где тут у вас банкоматы? – Маты? У нас? – притворился тугим на ухо младший. – Завсегда, родной ты мой, пожалсте! Подойди к любому нашенскому мужику, вон хоть к тому бугаю, да поддень его. Э-э-х! он тебе такой выдаст мат, что до…

– Важна, – сказал он товарищу, указывая взглядом на Любу. – Недавно была пацанкой, и вот те на. – А глаза-то у тебя загорелись – как у кота на сметану, – посмеялся товарищ. – Глаза-то – ладно. Голова кругом пошла. Товарищ серьезно посмотрел на Петра: – Неужто – с первого взгляда? – Сполвзгляда. Поутру Петр подкараулил Любу в саду, – она пришла поливать смородину. Парень любовался девушкой из кустов малины. Люба мало походила на деревенскую, про себя Петр назвал ее дамочкой: низкая, худенькая,…