Современная проза

И вдруг… Она заметила черных санитаров. Они все еще рядышком, шепчутся. Не слышали, как она вошла в отделение. Теперь почувствовали ее злой взгляд, но поздно. Хватило ума собраться и лясы точить перед самым ее приходом. Их лица отскакивают в разные стороны, смущенные. Она, пригнувшись, двинула на них – они попались в конце коридора. Она знает, про что они толковали, и, видно, себя не помнит от ярости. В клочья разорвет черных паразитов, до того разъярилась. Она раздувается, раздувается – белая форма…

— Знаю я твои дела, — помоpщился Лелик. — Меня после пpошлого дела чуть с pаботы не выгнали. Знаешь же, что я плохо умею останавливаться, так нет — обязательно надо меня в какую-нибудь истоpию втpавить. Ты, Максимка, мой злой гений и демон-искусатель. — Точно, — польщено сказал Макс. — И я даже знаю — за какое место я тебя сейчас искусаю. — Hе пpидиpайся к словам, — ответил Лелик. — Лучше говоpи быстpо — зачем звонишь. А то я тоpчу в коpидоpе, словно какой-то Апполон занюханный. Так недолго все…

– А, – понимающе кивнул отец Сергий, – отца Матфея с таким кашлем вам поразить вряд ли удалось. Но не переживайте, на самом деле пение никому не нужно, а заболевают здесь все приехавшие. Климат такой, все время поддувает противный ветерок. Не догадался преподобный организовать монастырь на берегу Черного моря, был бы у нас сейчас Сергиев Посад вместо Сочи… А что по истории спрашивали? – Было пять вопросов. Первый о Франции во время Термидорианского Конвента, второй о Хеттском государстве, третий…

Конечно, это длилось недолго, но каждый день я ждал темноты. Мне нравилось все притихшее, таинственное. Во время каникул я приходил туда с книгой. Позднее я стал забредать подальше, к старому подвесному мосту, где вода свободно бежала по камешкам и белому песку. И там было солнце. Там была и своя глубина, по крайней мере, когда я касался рукою кипящих вод, в которых дробилось открытое небо. Все было не так, как в роще, где мрак меня поглощал. Возле моста он ускользал, и его нужно было коснуться рукой,…

— Отчего ж нельзя, иди. — Он отвернулся. — Эту вон туда ставь, не с той стороны, с другой, слышишь! Слепой что ли… — Ты брось командоватъ, — огрызнулся шофер. — Я тоже командовать могу. Командовать все умеют… II ПРИНОСИТЬ И РАСПИВАТЬ СТРОГО ВОСПРЕЩАЕТСЯ, — гласит плакат на стене. — Чего с ими, с делами, случится, — говорил Федорович, держа по привычке руку в кармане халата, — дела в порядке. — Слава Богу, — кивнул человек, слушавший его. Он отодвинул тарелку из-под супа, вытер губы ладонью…

Они помолчали. Сидеть под домом было приятно. Нагретые солнцем доски отдавали внутрь мягкое тепло. Комары сюда не залетали. Иногда приходили какие-нибудь собаки или кошки, которых можно было гладить или, наоборот, пугать криком и страшными рожами. — Пусть будут луки из вербы, — предложил Алешка. — А если твой папа или мой поедут на рыбалку, то наши луки станут просто лучше. — Ну, да, — Пашка задумчиво потер подбородок. — А мы пока поучимся стрелять. Они улыбнулись друг другу лицами, рябыми…

Владимир Шаров Очерк христианской благотворительности Испокон века на земле сожительствуют два разных мира. В одном отношения строятся на дарвиновских принципах, пусть отчасти и смягченных обычаями, законами, верой, – то есть это территория жестокой конкуренции, отбора, где только сильный получает право на еду, кров, на то, чтобы оставить потомство, – а рядом, как правило, совсем небольшие участки, где человек пытается основать жизнь на ином фундаменте, где он будто вспоминает, что создан…

Я прозрачна и невидима, а потому безбоязненно прохожу сквозь сгустки человеческой боли и оказываюсь рядом с ним. Моя ладонь невесома, но я касаюсь его щеки. Касаюсь… Господи, ведь мы целый год мечтали об этом. Коснуться… Да не год – какое там. Целую жизнь мечтали – и вот… Глеб беспомощно озирается по сторонам. В толпе кто-то падает. Крики, крики, крики… – Милый, – шепчу я, – мне не больно, мне совсем не больно… Ну что поделаешь – не сложилось у нас. Деток жалко – погляди на их семьи – вот…

Графы, которые ему полагалось заполнить, были отмечены звездочками. Фамилия его была Клокман, имя написано неразборчиво. — С именами романных героев всегда морока. Почему его зовут именно так, гадает читатель. — Мы называем его так только потому, что его и впрямь так зовут. Если уж быть совсем точным, то, по правде говоря, звали его Клоккманн, с двумя «к» и «н». Но вторую «к» он однажды удалил с помощью быстрой и почти безболезненной операции, чтобы фамилия звучала более гладко. А «н»,…

И пусть искусство не может, как бы нам этого ни хотелось, спасти нас от войн и лишений, зависти, жадности, старости или смерти, оно может хотя бы придать нам сил. Во-вторых, писательство — это вопрос выживания. Как, разумеется, и любое искусство, любая хорошо сделанная работа. Для многих из нас не писать — все равно что умереть. Каждый день мы берем в руки оружие, скорее всего, заведомо зная, что битву не выиграть до конца, но все равно надо сражаться, пусть в меру сил, но надо. Даже стремление…

– Ну что, доигрался на скрипке? – спросил Григорий Романыч, когда я вернулся в душный уют, закрыв ворота. – Вроде бы, – уклончиво отвечал я. – Ничего, дома догуляешь. И чего тебя в лагерь понесло? – Мы люди подневольные. – Вот родителей удивишь сейчас, – веселился физрук. Всю дорогу я радовался тому, что мы все еще не приехали. Дрожь то просыпалась – и тогда я надеялся, что Григорий Романыч ничего не заметит или припишет эти колебания двигателю, то унималась. Хуже всего было то, что родители…

Пока суставы в сладком, полусонном соприкосновении с теплом постели приходят в гармонию, обретая память друг о друге, душа его раздваивается в недолгой борьбе, когда уже такое привычное сочувствие снова одерживает верх над растерянным раздражением. Одним из чувств, которые он познал благодаря ей. Что заставляет ее подниматься в такую рань без жизненно важной необходимости? Так уж сильно желание пораньше окунуться в промозглый сиреневый сумрак городской осени? А денек-то у нее будет длинный, утомительный.…

— Поль, а может я все-таки пойду, а? — заныла Куприянова. — Я лучше в машине вас подожду. И я, кстати, тоже пить хочу. Духотища здесь — жуть с ружьем! — Да ты с ума сошла? — испугалась Полина. — Как мы тебя потом искать будем? Я, пока мы от стоянки сюда по всем этим ходам-переходам чапали, сто раз уже заблудилась бы, если б не ты. Нет, Лен, ты не уходи. Там скорее всего просто очередь на паспортном контроле. — Ты-то откуда знаешь? Один раз в Турцию по горящей путевке слетала — все, крутая стала,…

Осенью, когда я стал первокурсником в колледже Трита, отец принялся запирать изнутри на два замка обе двери, переднюю и заднюю, так что мне, лишенному возможности воспользоваться ключами, приходилось попеременно барабанить в обе, и происходило это каждый раз, когда я возвращался домой на двадцать минут позже, чем мне якобы следовало. И я начал думать, что отец то ли сошел, то ли сходит с ума. Так оно и было: он сошел с ума при мысли о том, что его возлюбленный единственный сын столь же не подготовлен…

У каждого свои секреты, но секрет Ансельмо был слишком большим. Огромным, как само небо. Грета раскрыла его, прочитав дневник — тайком, чтобы не задохнуться в пучине сомнений. В памяти всплыли четкие приметы тех жестоких чувств, охвативших ее тогда. Ужас оттого, что она шпионит за ним, желание узнать правду, острая боль, которую причинила эта правда. Ансельмо был сыном ветра. Сын ветра? Ангел? Он никогда этого не говорил. Тогда кто он? Она не знала. Она знала только то, о чем прочла на последней…

Смерть ходила за женами в Эфраимовом доме, как цыганская собака за телегой. Гинде, первая его жена, хворала долго — год-полтора. Перед смертью позвала мужа, посмотрела на него выжженными глазами и прошептала: «Может, ремесло твое виновато… Всю жизнь якшаешься не с живыми, а с камнями». С камнями Эфраим, конечно, имел больше дела, чем с людьми, и в нем самом было что-то от камня — могучий, с широкими, как русло Немана, плечами, с тяжелыми ручищами, которыми он по привычке постукивал себя по коленям,…

Юлька сразу уселась мне на коленки и стала что-то бесконечно рассказывать. Про свою любовь – моряка, простого бедного парня, который уходил в моря. Юлька его терпеливо ждала, а потом покупала ему букеты роз и даже делала предложение руки и сердца. Сама. Как он относился к Юльке, я не знаю, да и Юльке это было не особо важно. Она просто любила его до дрожи в коленках. Однажды, после ссоры с ним, она даже порезала вены. Её спасли. Следующая встреча с Юлькой была смешная. Она пришла ко мне в гости…

- Держи,- говорит Джейк и протягивает мне теплую кофту. - Одень ее, а то замерзнешь. - Ссспасибо, - дрожащим от холода голосом я благодарю Джейка. И в правду, я на улице совсем пару минут, а уже промерзла до костей. - А вот мы и дома. - произносит счастливым голосом Джейк. Мы стоим почти посреди огромной улицы, здесь огромное количество больших домов, коттеджей, особняков. - Какой дом здесь именно наш? - спрашиваю я его. Он движением руки указывает мне на огромный, красивый дом. Ничего…

Два года… Невероятно. Так долго я еще не простаивал. А холостяцкие перекусы? «Порция на одного» из супермаркета «Асда». Я слопал их сотни, если не тысячи. Если честно, после Карлы на любовные эскапады меня долго не тянуло. Дьявольские повадки бывшей пассии на несколько месяцев отбили всякую охоту. Став одиноким капитаном, я радовался, что из дома выветрился едкий запах серы. Увы, любая благодать постепенно приедается. Мужчина чахнет без уютной близости достойной женщины. Достойной я…

— Ну скажи мне, как вдохнувший хоть раз воздуха Кот-Флери [2] может чувствовать себя нормально среди парижских выхлопных газов! — восклицал он. Помню, как он крутил в руках нож для разделки мяса, презрительно глядя на меня большими карими глазами, а потом нетерпеливым движением смахивал со лба прядь темных волос, в которых с годами — я замечала это не без некоторого волнения — мелькало все больше серебряных нитей. Прошло немало лет с тех пор, как этот коренастый человек с большими руками впервые…