Советская классическая проза

Он спрятал колечко в карман спецовки и не спеша зашагал в сторону села. Бульдозерист вздохнул, покачал головой и пошел следом. – Колечко-то, – сказал, – в музей бы надо предоставить. Может, ему и цены нету… – Да вот завтра все равно в город ехать, – отозвался бригадир. – Забегу, конечно, отдам. Красноватая полоска зари мерцала за белыми срубами строящейся заново деревни, обещая на завтра ветреный день. Глубокие синие тени ложились в поросшей чернобыльником котловине. В Ямище пригнали стадо, розовая…

«Альтернативы», «плюрализмы»… Эти понятия, едва объявившись, вовсю набирали силу и очень на себе акцентировали. — Какой же диагноз ты поставил сейчас? — беззаботно, все еще находясь в полете, спросила мама. — Основное его нравственное заболевание — это склонность к вранью. — К неправде, — сразу же возразила мама, Как бы присев на ветку. — Или к искажению истины. У меня была «склонность к вранью», а у большинства мам — склонность к защите своих сыновей. — Твои гомеопатические определения и соответствующие…

Маленький эскимос, нареченный Джеком, стал всеобщим любимцем. Молодая жена Агнуса Прайда, миссис Хэлен, не чаяла в нем души. Когда соседки выходили прогуливать своих породистых собак, Хэлен Прайд одевала своего воспитанника в стилизованную под эскимосскую, специально сшитую для него одежду, сажала в санки с полозьями из моржовых бивней, привезенные Агнусом с Севера, и возила его перед своим домом, вызывая зависть соседок и непритворное умиление усыхающих в безделье старушек. — Какая прелесть! —…

Ольга просидела на паровозе до самых вечерних сумерек, пока не подъехал к вокзалу длинный поезд с вагонами-теплушками, в которых находились красноармейцы. — Я теперь пойду, мне к тетке ехать надо, — сказала Ольга механику. — Мне мать велела, когда она еще живая была. — Раз надо, тогда езжай, — сказал ей механик. Ольга сошла с паровоза и направилась к красноармейскому поезду. Все вагоны были открыты настежь, и почти все красноармейцы вышли наружу; некоторые из них ходили по вокзальной платформе…

— Чего куришь? Власик с готовностью достал из парусиновых штанов помятую пачку «Севера», перекочевал к столу — ка­рантин кончился. Закурили. —   Новости? — опять коротко пропитым голосом гаркнул Микша. —   Да что новости, Никифор Иванович. Известны мои новости. Ребятишки сейчас в школу ходят, все изо­ляторы посбивали. Вот и загораю кажинный день на линии. Ну а ежели районные дела… (Власик жил в рай­центре.) Экспедиция тут из сузёма  1 вернулась, крепко, говорят, пошуровали. Все ручьи, все речки…

«Школа прежде и теперь». Прежняя школа под эмблемой: цепь, религиозная книжка, кнут; новая — под серпом и молотом. В старой школе выпиленные из дерева горбатые ученики уткнулись носами в парты, и стоит сердитый учитель с палкой. В новой — парт нет. Там телескоп, там станки, рубанки, книги. И розоватый свет льется через огромные окна в новую просторную школу. — А вот некоторые девочки думают, что с партами лучше, по-прежнему, — говорит Леша. Школа, фабрика, театр — нет угла жизни, который бы не…

Александр в силу привычки, присущей людям журналистской профессии, первым попытался удовлетворить любопытство: — Я вас определенно где-то встречал… — А откуда прибыли вы? — спросил Леонидов. — Судя по чемоданам, издалека. — Вы угадали, — ответила Магда. — Мы живем на Урале. — Вот там-то мы и виделись! — оживился Леонидов. — Театр, в котором я когда-то служил, приезжал к вам на гастроли. Правда, с театром я расстался давно. Теперь главным образом пишу. Тоже для театра. Худо-бедно, но так. …

— Бабайя правду говорит, ты уж поверь, чириме, — сказал он мальчику и похлопал его по плечу. — Из всех ты один у меня путный удался… Остальные — мошенники, только и знают что рты разевать — пихай да пихай. Этак вот… Разинув необъятную пасть, он несколько раз ткнул себя кулаком в рот, как бы проталкивая что-то. — Четверо! Четверо этаких… Ты, Бардгуния, не в счет… И я тоже… А не то… Последние слова он почти выкрикнул, видимо придавая им особое значение; казалось, крик этот вырвался из самой глубины…

– Браво! – воскликнул Никитин. – Браво, Наталья Антоновна! Я рад, что наши с вами вкусы совпадают… Она взглянула на него и улыбнулась. В прошлый приезд в доме главенствовал сам старик Плотников, бывший морской капитан, человек грубоватый, но добродушный, любивший говорить про себя, что он-де «старого леса кочерга» и что «эти новомодные вольнодумцы-либералы» ему поперек горла. Однако при нем мужиков в Дмитриевке отродясь не пороли, а вот нынче, когда всем стал верховодить хозяйский зять, либерал,…

– Вот и свадьба, Миколай. Ты знаешь… дочь отдаю. Ого! Старшая, Фенюшка: «Учиться, слышь, пойду»; а эта младшая, семнадцать лет ей стукнуло, пришла и просит: «Отдай за Володьку». Я что ж? Я ничего не имею. – Придут нонче! Жди. – А вот и пришла. Вон хоть бабу спроси! – Брось болтать. – Николай рванулся и снова кинулся в пляс, припевая: Как мо-онах всю жисть молился-а, Ды-ы и на старость согрешил: Он к монашке ды-ы подвалился-а… – Стоп! Стоп! – вдруг оборвал он. – Главного у нас нет.…

В старинной Ямской слободе, когда она была только придорожным хутором ямщиков, жили трое особых мужиков – предки Астахова, Теслина и Щепетильникова. Они отличались от прочих поселенцев неистовой ревнивой любовью к лошадям, бабьим сладострастием и угодливой завистью к проезжим генералам и чиновникам. Они уже думали о своих конных заводах, только удобного случая разбогатеть не выходило. Когда им приходилось спешно мчать какого-нибудь посланца из Петербурга, то они выпарывали из лошадей всю мочь:…

Орнитолог отвязал лодку от бона, положил в нее весла. Наверное, он так бы и уехал один, если бы Виктор, решившись, не подошел к нему. — Садись. Грести умеешь? — Умею. Я в этом году участвовал в соревнованиях, — сказал Виктор, ожидая обычного вопроса: в каких соревнованиях, какое место? Вопроса не последовало. Орнитолог греб коротко, едва окуная весла. Так гребут люди, привыкшие к большим переходам. — Можно, я погребу? — Здесь не соревнование. Здесь — работа. Орнитолог сидел на средней…

А коли все отеє сталось, так просто i непомiтно, я не почув тишi: її глушили чужi голоси, дрiбнi, непотрiбнi слова, як трiски i солома на весняних потоках… …Одна знайома дама п'ятнадцять лiт слабувала на серце… трах-тарах-тах… трах-тарах;тах… Дивiзiя наша стояла тодi… трах-тарах-тах… Ви куди iдете?.. Прошу бiлети… трах-тарах-тах… трах-тарах-тах… Якийсь зелений хаос крутився круг мене i хапав бричку за всi колеса, а неба тут було так багато, що очi тонули в нiм, як в морi, та шукали, за що б зачепитись.…

Правда, я узнал потом, что село Спасское находилось после революции в особо благоприятных условиях. Во время памятного недорода в Поволжье в 1921 году здесь случайно был хороший урожай. Въезжаем в улицу. Много новых бревенчатых изб, и среди них кое-где белые — словно выкупанные в молоке — мазанки. На улице цветные пятна молодух и девушек, разукрашенных в желтое, горошковое, синее… И целое море красного, как будто перенесенного нз улицу прямо с малявинского полотна. Мужики и парни в сапогах и пиджаках.…

К концу обеда Катюшка не выдерживает… Оля нечаянно задевает под столом ее босую ногу. Катюше щекотно, она косится на сестру, и, зажимая рукой рот, заливается ребячьим смехом… Мать строго цыкает на нее. — Ты у меня пощеришь зубы!.. Вот погоди, послоняется еще отец без дела около материнского хвоста, так все просмеетесь! Перед вечером Павел наносит из колодца со двора полную кадку воды, снимает рабочую блузу и одевается, чтобы куда-то идти… Варвара затеяла в кухне мелкую стирку и с засученными…

— Что, Филиппьевна, в гости? — спросила хозяйка, подавая ей табуретку. — Како в гости? Середь бела дня в гости! Филиппьевне-то пензии не платят. Это вам, молодым, по гостям ходить. Пришла про рожденье свое узнать. — Ох ты господи! — всплеснула руками Марья Петровна. — Я и забыла тебе сказать. Завтра у тебя день рожденья. — Завтра? То-то мне не сидится сегодня. Куделю пряду ноне. Председатель просит: «Выручи, Филиппьевна, без веревок сидим, никто не хочет престь». А как Филиппьевны-то не будет,…

— Сейчас потише. Речка будет, а на речке плотина бобровая. Может, и самого бобра еще увидим. Нет, не увидим. Тихо этот бобер живет. Хозяин. Все у него в аккурат. Да, вот как жизнь устроена. Мы думаем, только середь людей — хозяин, не хозяин. Нет, парень, и звери на разный манер. Вот за тем мысом бобер живет. Дурак дураком. Корму — ивняка, березы было на десять — одиннадцать лет. Живи припеваючи. А он что сделал? Плотину сразу поднял на два метра — сколько поел не поел затопленного кустарника…

Мирона не скоро раскачаешь, не скоро доберешься до его сердца — чистый каторжник, как в шутку говаривал про него Захар Павлович, имея в виду своего деда, сосланного когда-то в Сибирь за какое-то тяжкое преступление, чуть ли даже не за убийство человека, но в конце концов и он разговорился: — Давняя это история. Мохом уже обросла. Мне тогда шесть лет было. Петру одиннадцать, Марфе пять, что ли, Ольге год, ну а Степана, как говорят, того еще и в проекте не было. Жили мы тогда в Новосибирске, на окраине,…

Это уже был город. В гостинице Мочалова дожидался содержатель воронежского театра Микульский. Он то сидел в отведенном Мочалову номере, то выходил в коридор и, слегка прихрамывая, вышагивал из конца в конец по красной ковровой дорожке. Когда на улице слышались бубенчики, Микульский подходил к окну и пытался сквозь морозные лилии разглядеть: не Мочалов ли? Часы в конце коридора протяжно пробили двенадцать, когда внизу зазвенела входная дверь и кто-то, обивая снег, затопал ногами. «Пожалуйте…

— Вы, наверно, шутите? — Зачем же нам шутить? Мы вам всерьез говорим… — Тогда — спасибо! — горячо сказал Гриша. — Большое спасибо за внимание. Через час зверя выволокли с поляны и ловко стянули с него крючьями сетку. Оскалив клыки и глухо рыча, тигр оглянулся на костер и побежал. Звероловы помчались на лыжах вслед. Вместе с ними, на лыжах, с кинокамерой на плече, устремился Гриша. Тигр бежал, петляя, прыгая и проваливаясь в глубокий снег. Задерживаясь на мгновение,…