Советская классическая проза

…Он лежит с открытыми глазами. Слышно, как в гостиной тикают часы. Там спят сыновья, Олег и Андрей. Старший — студент-третьекурсник, врачом будет. Младший заканчивает среднюю школу. Думает в летное училище поступить. Все свободное время пропадает в аэроклубе. Двенадцать парашютных прыжков имеет. В восемнадцать лет это вовсе не просто и не так уж мало. Проехала машина. Тени на потолке качнулись, поплыли к окну, Иван Петрович безошибочно угадывает — в гарнизон пошла. Наверное, «Победа» командира…

Полгода назад институтское руководство уволило, точнее вынудило уволиться Мастера — так называют художественного руководителя театрального курса. И причиной увольнения, как понимали дело Сергей и его сокурсники, было лишь то, что ненасытной заурядности хотелось съесть подлинную личность. О театральных постановках Мастера много писали и говорили в городе. Еще бы! Даже обыкновенную сказку про Ивана-дурака он сумел так повернуть, что все ахнули — какое решение! Иван предстал зрителям не тем привычным,…

— Нет. — Хороший был человек Звонцев. Люди говорили мне: тогда, в двадцатом году, когда кулацкое восстание поднялось, отец наш собственноручно расстреливал его, пули четыре, говорят, всадил. Мужики ночью хотели похоронить, пощупали — а он теплый. Ну, спрятали его, выходили. Только легкие всю жизнь гноились у него. В сорок девятом помер. — Ты гляди, живучий какой! — В голосе Никиты что-то не понравилось Егору. И еще он был уверен: Никита отлично помнит Звонцева. — Да-а, вот, значит, живу я и все…

И я не удивился, когда Андрей Владимирович объявил, что зашел на минуту, по весьма неприятному поводу — сегодня с последней почтой он получил из Райгорода известие о тяжелой болезни Натальи Кузьминичны. Была еще одна причина поехать в Райгород — недавние решения о реорганизации машинно-тракторных станций. Хотелось побывать в деревне в те дни, когда туда как бы снова, уже в ином качестве, пришел трактор. Около тридцати лет тому назад в нашем языке родилось новое слово, так называемая буквенная…

Все сызнова, все с нуля, все от печки. Единственно сходный, по видимости, момент — учеба: там — в средней школе, здесь — в полковой. Только по видимости сходный, к сожалению. Там-то мы учились всерьез, кто — сам, кто под нажимом; там мы выкладывались — хоть и не слишком, разумеется, но все же; там допускалось и даже приветствовалось изложение материала своими словами — не ценили, балбесы, ах, не ценили… Здесь все казалось элементарным, но те параграфы, отвечать которые было положено особенно четко,…

Измеритель в окоченевших руках штурмана Одинцова вышагивал по карте, отмеряя пройденные мили, но походка его — увы! — не всегда была уверенной. Однажды эта неуверенная походка привела лодку на пять миль южнее поворотного буя. Как выразился инженер-механик, не упускавший случая сострить: «Он шел на Одессу, а вышел к Херсону…» Тяжело вспоминать все это. Но никогда не забыть ему, Одинцову, как, вызванный наверх, стоял он, вцепившись в ограждение, на мостике, валящемся то влево, то вправо, и тоскливо…

Неожиданно, проходя мимо старого муравейника, она заметила странную сцену: муравьи перетаскивали в укрытие семечки, сушившиеся на солнце. До вечера оставалось еще много времени, и мурашка удивилась: «Что это их угораздило?» Но было как-то неудобно остановиться и расспрашивать незнакомых муравьев. Теперь она больше не могла бежать, даже шагом трудно было идти. Начала выбирать подсолнух, чтобы передохнуть на листе, но тут вдруг листья посыпались на землю. Погас теплый свет, ветер раскачивал все…

— Три года, на днях пошел четвертый… Хатя-я!.. Чего с чугунком завозилась, кума Аника? — Галушек хочу сготовить. — Не забудь и меня позвать… С добрым утром, баде Тимофте! На окраине села дорога сворачивает в узкую улочку, которая взбирается на холм. Большая морока с этой улочкой. Узкая, зажатая меж двумя глинистыми срывами. Двум подводам ни за что не разъехаться, пока одна не осадит назад. Бадя Андрей свернул в улочку и начал похваливать лошадей, чтобы быстрее взобраться на эту горку. Но…

   — Мальчики, осторожно! Мальчики, ножку сломаете!    Когда отчаялись выволочь окаянную реликвию, когда весь дом заволокло пылью, Раймонд сказал:    — Помыслим инженерно. Раз его сюда затащили, то и вытащить — тоже можно. Вопрос: как?    На пыльном полу начертили схему движения. Уф-ф, вытащили! Во дворе обруганы были шофером:    — Вы что, спали там! При таких-то темпах...    Следующий предмет — диван. Ни спинка, ни боковые стойки не снимаются. К тому же заново обит гобеленной красивой…

— Я не сомневаюсь в вашем расположении, — пробормотал Като, — я знаю, что вы всегда готовы зарезать меня, если к этому представится случай. Секретарь сдвинул брови, плечи под смокингом двинулись туда и обратно. Виконт шутил. Но так шутить, когда император умер, — непристойно. — Дело такое, мне хочется жить, Матамура, — задумчиво сказал виконт, — тоска, понимаете, что ж умирать бесполезно? — Во всяком случае, я в вашем распоряжении, — тусклым голосом сказал секретарь и вспомнил случай с Такутоми.…

Люди рода Пилвонгун жили и на Лер. С родом Пилвонгун связано много замечательных легенд и преданий, песен и игр. Раньше нивхи повсеместно держали медведей. Культ медведя — самый многозначительный и грандиозный обряд у язычников. Люди же рода Пилвонгун научились ещё и использовать медведей как помощников. Пилвонгун отучали их от зимней спячки, дрессировали, запрягали в нарты. Встретив собачью упряжку где-то на зимней дороге, впряженный медведь зачастую набрасывался на собак. Нартовые лайки не…

Дня через два вечером Макар зашел к дачнику и предъявил дополнительные требования. Дачник стал отказываться. Как последнее средство в ход пошли стопочка и бутерброд с икрой. Но Макар был непоколебим, а перед внутренним взором толстяка маячило соблазнительное: красивый орел с распущенными крыльями сидит на этажерке. Вздохнув, дачник вышел, и вернулся с корзинкой, обвязанной тряпкой. — Ее-то хоть верни, — сказал он. Макар взял корзинку и ушел… А на следующее утро, свежее, росное, обещавшее превосходный…

Садык выбрал в чайхане удобное место и сел лицом к дороге, чтобы видеть прохожих. Мужчин он совсем не замечал, зато к женщинам приглядывался жадно, а женщины все были закутаны с головы и до самых калош в плотные покрывала. Черные сетки из конского волоса скрывали их лица; здесь, на дороге, женщины были еще неприступнее, чем у себя дома, за глухими стенами, без окон на улицу. И, может быть, это она, девяносто шестая, сидит на мосту и, гнусавя, тянет руку за милостыней; может быть, это она несет на…

Мои родители, Иван Степанович Исаев и Галина Александровна Воронская, были на Колыме с 1937 по 1959 г. Иван Степанович (1907–1990) до ареста учился в Москве, в Литературном институте. Член партии с 1930 г. Арестован в 1936 г. Шел по Особому совещанию, КРА, 5 лет. Воронская Галина Александровна, 1916 г. р., училась в Москве, в Литературном институте. Арестована в 1937 г. КРТД, 5 лет. Сидела в Эльгене с 1937 по 1943 г. После освобождения родители жили в поселках Ягодное, Усть-Утиная. Я родилась…

Дед трижды повторил про уголь, добавив в последний раз; — Ня дашь вуголь — злязаю з вагона, и усё тут! Он держал под мышкой солдатские рукавицы и дышал на пергаментные руки… Их вагон долго и зло шпыняли по путям, пока не загнали в угольный тупик. Дед отворил толстенную дверь, повернулся к свету поджарым задом, осторожно спустился по ржавым ступенькам подножки. Их окружали Гималаи угля. Севка взял ведро с совком и спрыгнул на черный, усыпанный угольной мелочью снег, едва не зацепив ведром…

Мать сливала воду, развешивала белье, а он не слышал — утонул в траве, а то взбегал на облысевший пригорок и разворачивал кнут над головой. Свист настилался понизу лощины, как испугавшийся зверь, обдираясь о кусты орешника… Тауфик встряхивался и присоединялся к братишке. Так из ночи в ночь и перетекало время белой молочной струйкой. Утром стучал ладошкой по окну дружок Азат, вспотевшая челочка вылезала из-под малахая. — Эй, засони! — Крупные зубы, как белые фасолины, лезли наружу. Язык облизывал…

I Эшелон коменданта города, генерала Габаева, был пятьдесят второй, — последний эшелон, оставляющий город. Над городом было зарево, и шестиэтажный дом на главной улице горел как факел, бросая в небо скрученные раскаленные листы кровельного железа. Дом горел, долго светя пустынной улице. Как бы в раздумьи, упершись радиаторами в железные шторы магазинов, стояли разбежавшиеся с горы брошенные грузовики. Поезд грузили на товарной. Редко и тускло светили зеленые калильные фонари, и на вагонах…

— Ты, Шепа, надежный, как гора. Очень довольный, он что-то буркнул. Ему тоже легко и радостно работать рядом с Янинкой. Она еще увидит, какой он крепкий и неутомимый. Покажет, на что способен. Да вот и сегодня: сам и привез, и разгрузил и бревна и кирпич. Никто еще за день не привез столько. И Шепа удовлетворенно оглядел двор, обставленный подводами, арбами, мажарами, косилками, заваленный бревнами и кирпичом. Занятый своими мыслями, он не сразу увидел приблизившееся стадо. Рябая корова с отяжелевшим…

Иполитэ и в гражданскую войну не был ранен. — Тебе, друг, не то что везет, тебя рост выручает, — шутили красноармейцы. — Тебя если во всем черном на свежий снег усадить, и то ни одна пуля не возьмет. Любой стрелок со ста шагов девяносто девять раз промажет. Иполитэ еще смешней становилось от этих шуток. Представлялось ему, как, выряженный во все черное, сидит он посреди бескрайнего снежного поля, а враги трясутся, не от холода — от злости… — Насэлчик! Насэлчик! — кричит Иполитэ своим сорванным…

И мгновенно громче втрое отовсюду понеслось: — Предлагаю «Красным Кимом»!.. — Звать «Спартаком»!.. — «Врид»!.. — «Доклад»!.. — «Елевсиппом»!.. — «Серафимом»!.. — Назовем его «Марат»!.. — Звать «Рабкором»!.. — От рабкори все и так кругом больны… — «Пленум»!.. — Ставка в Госсоре!.. — «Зав»!.. — «Замзав»!.. — «Цветок страны»!.. — «Калькуляцией»!.. — «Налогом»!.. — Извините, я же мать: мне придется перед богом за «налоги» отвечать… — Ничего, — отныне вздором признается…